Ольга Гладышева - Оползень

— Господи, какие коровы? О чем ты говоришь? Он недавно вернулся из-за Урала и знает, что там происходит, не по слухам и не из газет. Он оставляет здесь не коров и не пианино. Прииски! Ты понимаешь, что это значит? Выходит, игра стоит свеч.

— Бросить Россию? Родину? Нет, я не могу. У меня никого здесь нет, я не знаю даже матери. Но лишиться родины…

Голосок у нее сорвался. Она замолчала.

Александр Николаевич гладил ее круглый затылок, не зная, что сказать. Не было у него веских возражений, хотя говорила она, с его точки зрения, по-женски непоследовательно, ничего не обдумав как следует, подчиняясь минутному порыву.

— Ну, почему лишиться?

Он ощущал себя человеком, который, будучи предупрежден о близком неминуемом землетрясении, не в состоянии пальцем пошевелить, чтобы спастись.

По движениям Каси он угадывал, что она вынимает серьги из ушей. Кольца ее мелодично стукнули, опущенные в пепельницу на столике.

— Если Виктор Андреевич так уверен, значит, возвращаться не придется. Пусть они бегут, бела кость, а я простая акушерка.

— Ах, какой в нас вдруг прорезался демократизм!

Быстрым бесшумным движением она внезапно опустилась перед ним на колени:

— Я умоляю тебя! У меня никого нет во всем свете, кроме тебя, не оставляй меня одну. Останемся… Я люблю Россию. Я даже здесь тоскую по ней. Родина остается родиной, что бы она ни вытворяла.

— Как ты глупа! — резко сказал он, хотя сердце у него ожило от радости, что она так решительна. — Вытворяют люди. Сейчас главная опасность — большевики. Хотя мы-то в чем перед ними виноваты?

Когда занимается таежный пал, он не сразу заметен и грозен. Сначала побегают бесцветные длинные языки по травостою сухих открытых полян, полижут сочные кустарники, залягут во мхах по торфяным болотам, вдруг, ахнув, смахнут островок прошлогоднего камыша, и опять не видать их. Потом застонет, треща, валежник и сушняк, со свистом займется молодой подлесок… И вот начинается понизу ровный гуд, сильно потянет откуда-то горячая волна воздуха, но еще бегает золотое пламя невысоко, вкрадчиво обследует березы, в трубочки свивая бересту, озабоченно потрогает столетние коряги, прильнет к живому великану и опадет, обовьет могучий ствол и сползет обратно; покраснев, перескочит влажную бочажину; зашипят уроненные в мелкое озерцо несомые пламенем ветки, и долго раскаленно-прозрачно светятся травины по берегам, где торопливо пропылал легконогий, набирающий мощь огонь.

Сам от себя разъяряясь, он крутит вихри воронок, выметывая все выше и с жадностью объедая кроны. Он хрустит крупными сучьями, вмиг очерняя их, и сам ало светится под их истрескавшейся кожей.

Он рождает ветер. И ветер помогает ему. Вдвоем они еще веселее набрасываются на карабкающиеся в ужасе по склонам лиственницы, и тонкая хвоя, раз вспыхнув, опадает, как пепел. Рябина, калина, черемуха, боярышник — давно во власти неистового жара, он несется дальше, оставляя их догорать искалеченными, чадя струйками, клубами, вонючими спиралями, ползущими по обезображенной земле.

Наконец ветер и огонь соединяются в одну стену. Тогда наступает великое пламя. Оно сметает все. Оно ревет, подобно урагану, но это уже не злоба, не игра, тут нет отдельных схваток, тут — неотвратимость. Расплавленная, златоголовая, размахнув на полнеба дымную гриву, стена торжественно крушит все встречающееся на пути, пожирает неохватные сосны и кедры, выплевывая, выстреливая горящие, обугленные лесины далеко вперед себя. Такой пожар может бушевать годами.

Но на безжизненных гарях, оставляемых им, не на век царить опустошению и хаосу. Пробьются семена трав и цветов, сохранившиеся глубоко в почве, отрастут уцелевшие корни, падут дожди, и выметнет молодой лист, и буйная сила новой поросли пойдет полыхать по долинам, затопляя овраги, вползая на подножия скал, зеленой шерстью одевая то, что было сожжено, выворочено, изуродовано. Подгниют и сломятся когда-нибудь неотживевшие, но остававшиеся стоять деревья, и их покроет густеющая растительность и бодро будет тянуться на просторе к свету, крепнуть, тучнеть, выбрасывая собственные побеги. Опять проклюнутся под сенью берез беззащитные, пока еще маленькие елки, потом они поднимутся и колючими лапами подомнут, погубят приютившие и охранявшие их от солнца березы. Взойдут, может быть, сосны. Робким выводком появятся рябинки и заветвятся кокетливо. А может статься, птица нечаянно занесет сюда и уронит кедровое семя. Оно уцелеет и выживет и тоже примется бороться за свое место среди других.