Ольга Гладышева - Оползень

Долго ждать, не одно поколение людей сменится, пока вырастут исполины взамен погибших, но если толкотня жизни на выгоревшей пустоши опять началась, то и они когда-нибудь вырастут.

В отдаленном таежном распадке Александр Николаевич сидел, отдыхая, возле отрытого шурфа. Промывка золота в здешних местах начинается с начала мая и длится до десятого — двадцатого сентября. Позже редко кто промывает. Он знал, что это его последний в сезоне выход на разведку, да и тот, в общем-то, необязательный: никто его не заставлял уточнять мазаевскую заявку.

Журин — сибирский донник — собрался вянуть, заросли лимонника усеяли, будто капли, оранжево-красные ягодки. Чешуйки на кедровых шишках вместо фиолетовых сделались тусклыми, коричневыми. Засохли и опали капли смолы, да и сами шишки от каждого слабого сотрясения дождем сыпались с веток.

Золотой храм осенней тайги с алыми и зелеными вкраплениями молодых рябин и елок возносился вверх: еще минута — приподнимется с земли и торжественно отплывет. Один лишь неподвижный, тонко кованный ажур лиственниц казался приклеенным к бледному полотну неба.

Ручей тихонько побулькивал у ног, клоня в дремоту. Почему-то вспоминалось раннее детство, чудо воды, явленной из-под снега, живой переливчатый от ветра блеск луж и запруд, загороженных грязными снеговыми плотинами, с застрявшими соломинами и ореховой скорлупой. Осколки солнца заставляют зажмуриться, но с закрытыми глазами еще слышнее новый запах тающего снега, тревожно-нежный, чистое касание материнской щеки, едва тронутой весенним солнцем и теплом…

Невидимая белка прыгала где-то высоко в кронах. В темной воде ручья кружились мертвые хвоинки. Александр Николаевич отер грязным рукавом потное лицо.

Тунгусов почтительно держался в стороне.

— А что, думаю, звери-то сердятся на нас, что мы их убиваем? — нарушил он наконец долгое молчание.

Ветер с ровным гулом прошелся по вершинам, и опять все смолкло.

— Они привыкли. Это в порядке вещей.

Иван и сам это знал. Ему просто поговорить хотелось. Потому что было сумно.

…В ту самую ночь, когда Осколов сказал ему: «Десятником зачислю» — он сей же миг понял, что предчувствие его начинает сбываться. Вот оно то, что ему надо! Совсем другое дело, чем при артели состоять неизвестно кем. За золотник-то в конторе рупь восемь гривен платят, но этот золотник иной раз за целую неделю только и намоешь. Перекупщик, правда, дает уже четыре рубля — сам сбывает ювелирам за пять. Но с перекупщиком затеваться опасно. Золотишко-то моют на арендованных участках, значит, что намыл, клади в конторскую кружку опечатанную. Перекупщику продал, значит, украл. Так и вертись между сумой да тюрьмой. К тому же и артели теперь норовят сколачивать семейные: и баб, и ребятишек своих туда берут. Кто к золотому делу прикоснулся, уже отстать не может. Конечно, семьей-артелью способнее, всё в один карман. Не будет такого, как у них с Матвеем получилось.

Проживал Иван пока в рабочих бараках по холостяцкому своему положению, хотя и в отдельном помещении. Управляющего видел редко: он все строительством больницы рудничной занимался, торопился, будто ему пятки прижигали. А тут такой случай выпал: в тайгу сам решил отправиться и Ивана с собой взял, а больше никого. Самый случай поговорить, выяснить кое-чего.

— Разговоры разные ходят, однако, — насмелился Тунгусов. — Рабочих отослали, закрывается, что ли, дело-то?

Александр Николаевич промолчал. Он не знал, что ответить на это даже и самому себе.

Тунгусов зашел в воду, склонился над лотком, где промывал вынутую породу. Он тоже устал, его угнетала тишина и несколько дней пребывания наедине с управляющим, который будто обдумывал что-то, будто нарочно медлил возвращаться, работал с ним, как ровня, на закладке шурфов.

— Александр Николаевич, а ты слыхал, нет? Рудознатец у нас объявился, — осторожно, с любопытством начал опять Иван, отставляя лоток. — С жезлом.

Он помолчал, ожидая, как примет задумчивый управляющий это сообщение, присел на вывороченную корягу у самой воды.

— Металлы, камушки — все, говорит, показывает. Из Баку приехал. Ученым там предлагал. Они поглядели: правильный, говорят, твой жезел. Только что ж нам-то останется делать, если ты все находить будешь?.. Ох-хо-хо, — нервно зевнул Иван, перематывая портянку, — нигде ходу нет простому человеку.

— А из чего он сделан? — неожиданно спросил Александр Николаевич.