Ольга Гладышева - Оползень

Мезенцев очень гордился своими собаками, но никому их не показывал, чтобы не сглазили. Только в знак особого доверия — Осколовым, когда они изредка заходили к нему.

— Как у вас пахнет ужасно! Просто прошибает!

Евпраксия Ивановна зажимала нос.

— Собачками? Действительно, кажется, припахивает немного. Но это ничего. Я привык.

— Да что, вы конуру им не можете построить? — усмехался в усы Александр Николаевич.

— Я строил. Строил! — сердился Мезенцев. — Сразу после войны пленные фашисты строили у меня конуру десять дней. Сколько хлеба одного поели!

— Десять дней конуру? Вот эту?

Евпраксия Ивановна звонко смеялась. Маленькие неприятности Мезенцева доставляли ей удовольствие.

— Я же понимаю, что «домик для собачки», как они называли, не строят десять дней. Я из одного сострадания их кормил, из милости к падшим, можно сказать. И что же? Первая же собачка, какую я поселил там, чуть не околела. Простудилась! Кашляет и кашляет. Ясно же, что у животного бронхит! Пришлось взять в дом. Я не могу доверять таким, с позволения сказать, строителям. Жулики! А между прочим, интеллигентные люди! Один врач, другой адвокат. А на поверку только хлеб трескать горазды.

— Конечно, вредители! А дорогие у вас собачки?

— Вы садитесь вот тут, на крылечке, — расцветал Мезенцев, забывая о фашистах, построивших столь некачественную конуру. — Вы постелите газетку, тут пыльно немного. А я вам сейчас выводку собачек сделаю.

И начинался парад одров. С разбитыми ногами, курчавыми хвостами, вихляясь в шагу, неизвестного племени псы волоклись на поводках, переругиваясь и норовя укусить друг друга.

— Тубо! Фу! — грозно кричал Мезенцев.

Собаки конфузились и останавливались посередине двора, удрученно расставив ноги.

— Они могли бы быть в голове ринга, если бы я их на выставки возил!

Благодарные за такие слова, псы глядели преданно, смирно мигали лысыми веками.

— Оброслость, мне кажется, немного есть? — вопросительно говорил Александр Николаевич, чтобы потешить Касю.

— Да что вы понимаете в оброслости? — взвивался Мезенцев. — Где вы ее видите? Вам просто нравится говорить мне одни неприятности!

Но не всегда он был нападающей стороной. Иногда Александр Николаевич выходил из себя.

Заглянет как-нибудь Мезенцев и скажет:

— Заметно, однако, помягчела жизнь после войны! В парках музыка, фонтаны, в магазинах — колбаса, на углах — мороженое с вафлями.

— А больше вы ничего не видите? — не утерпит Александр Николаевич.

— Хватит язвить!

Николай Венедиктович был человек нервный, и всюду ему чудилась насмешка над ним.

— Озверение в вас непонятное ко мне. Не приду больше… может быть, совсем!

Александр Николаевич и сам не мог понять, отчего в нем озверение. Ревность давно умерла, даже истлела, а озверение осталось.

Кто определяет: проста жизнь или сложна? Кто решает это за человека, кроме него самого? Николаю Венедиктовичу его жизнь казалась очень сложной, во всяком случае, чрезвычайно хлопотной. Во-первых, несмотря на годы, он продолжал работать, во-вторых, работал в месте шумном, крикливом, довольно грязном. И антисанитарии хватало, и скандалы случались, иногда даже с вмешательством милиции.

Базар был самый большой и самый старый в городе. Овощные, фруктовые ряды ломились. Бойко торговали ларьки сельхозкооперации и промтоваров. Горячо и пыльно было на площади. На окраине базара несколько сконфуженно, неуверенно топтались барахольщики. Они тут обретались не совсем законно и побаивались. Пожилая, с помятым лицом женщина предлагала сразу несколько плиссированных юбок. Девчонки прикидывали их на себя, качали головами: дорого. Но все-таки брали.

В витрине базарной фотографии исчезли приторные красавцы и красотки. Вместо них таращились скуластые испуганные колхозницы в плюшевых жакетках и мужских пиджаках.

— У вас реклама раньше была ярче, — делала замечание Мезенцеву Евпраксия Ивановна, совершая воскресные покупки.

— Довольно тлетворного влияния вкусов Запада! Жизнь развивается в направлении реализма! — с пафосом восклицал Мезенцев. — Дозвольте я вас в овальчик сниму? С этой вот брошечкой в форме лебедя?

— Ах! Увольте! Кому это интересно? — уклонялась кокетливо Кася.

…Женщина с помятым лицом сбыла весь товар. Выпив малиновой газировочки и утираясь ладонью, она зашла в фотографию, предъявила квитанцию на готовые снимки. Николай Венедиктович как раз занимался молодой парой. Девушка в только что купленной юбке жаждала запечатлеть себя в обновке.