Надя Делаланд - Рассказы пьяного просода

Это все единым махом пронеслось, как говорится, перед моим мысленным взором, пока я лежал на полу забегаловки, нашаривал свалившиеся от удара очки и узнавал в незнакомом чуваке моего Кольку. Морщинистого, опустившегося школьного друга Кольку, который стоял надо мной и с ненавистью честил меня за то, что тогда ночью я не дал ему заснуть, а вытащил его из того прекрасного забытья в эту страшную жизнь, которая у него совершенно не заладилась. И в этом был виноват я. Так считал Колька.

Он орал на меня, забрызгивая все вокруг слюной, что худшей сволочи он не встречал, что его жизнь – настоящий ад, что он нищий, заброшенный, что я не имел права менять его судьбу. Или я возомнил себя Богом?! Я не нашелся, что ему сказать тогда.

И уже в самолете я вдруг с особенной ясностью понял, что, наверное, было бы гуманнее и честнее вмазать Кольке в ответ, чтобы вывести его из этого риторического жизненного тупика. Надо было, – но желания не было. Из иллюминатора я видел, как тень самолета скользит по облакам, и стрекоза летает и летает над живыми камнями.

Когда он рассказал историю, я почувствовала, что кто-то трогает мой лоб. Мне не хотелось открывать глаза, я боялась, что пьяный просод исчезнет. Но тот, кто трогал мой лоб, принялся трясти меня за плечо и кричать мне в ухо.

Прошло еще десять лет. Я только что умерла и лежала на кровати. Внезапно дверь открылась, и в комнату вошел пьяный просод.

– Ай-яй-яй, маленькая любительница историй, – сказал он печально. – Что же ты меня не дождалась?

Я хотела сказать ему, что слышу его и знаю, что он здесь, но у меня ничего не получилось. Он сел рядом со мной и погладил меня по руке.

– Сегодня я расскажу тебе мою последнюю историю. Слушай.

Помню, в детстве я любила воображать, что лежу на кровати, которая уютно стоит под сосной. Кругом снег, а я тепло укрыта – один нос торчит наружу. И так мне становилось хорошо. И я сразу засыпала. А еще представляла, что плыву по ночному небу в коробке-кроватке, рассматриваю звезды, вдыхаю темный прохладный воздух, и это тоже растворяло тревогу, погружало в сон. А сейчас я представляю очень много всего, но не чтобы заснуть, а чтобы как-то провести время, потому что не вижу ничего, кроме белого потолка. Открываю глаза – потолок. Закрываю – снова он. Иногда на него садится комар, или муха на фоне его бесстрастного экрана шатким алкоголическим кандибобером пролетает по своим мушачьим делам, а то головокружительно скользнут масляным светом фары равнодушно-любопытной машины.

Однажды в левом углу потолка свил паутинку небольшой сероватый молодчик. Свил и ревниво устроился в засаде. Когда открывалась дверь и легкий сквозняк трепыхал его вдохновенную сеть, он вскидывался и бежал поглядеть. Вздыхал и ретировался. А потом он спрыгнул с потолка на тоненькой сверкающей леске, залихвацкий циркач, пораскачивался примерно в полутора метрах от пола, нагнетая ужас на почтеннейшую публику, отпустил страховку и канул вниз. Больше я его не видела.

Вчера ко мне приходила Ленка. Она принесла ландыши. Их голубовато-сладко-ломкий запах маячит надо мной, закатывает мне глаза к тумбочке. Она рассказывала про кошку, которая любила пожевать драцену, поэтому от греха подальше они упекли горшок с вожделенным растением на самую верхнюю полку, но кошка каким-то тайным способом туда залезла и грохнулась, утащив за собой добычу. Добыча упала на нее сверху, прямо на голову, выдавила глаз, повыбивала зубы. Когда Ленка вбежала на кухню, на полу корчилась и рычала покалеченная кошатина. Ленка почти две недели таскала ее по реанимациям, но не спасла. Кошка умерла, Ленка ушла, рассказав мне еще много историй из своей и чужой жизни и смерти, но я все думаю про ее кошку. Вот знать бы заранее, что все манипуляции напрасны, что кошка умрет – и тогда не мучить ее, отпустить сразу, чтобы скончала она дни не в безликой камере ветеринарки, а дома. Но, видимо, кому-то важно, чтобы мы не знали наперед ответа, не заглядывали в конец задачника, а сами в темноте проходили этот путь. И ведь в каждом тактическом решении до конца не понятно, правильно ли. Вот и я ничего не знаю – лежу себе, молча рассматривая потолок, остановленная посреди огромного бега, чтобы подумать. Но то ли я думаю – я не знаю…

Несколько дней назад, например, я смотрела на потолок и вспоминала, как разбирала мамины вещи после ее смерти и нашла коричневую тетрадку. Она вела дневник несколько лет. В основном там все было обо мне. Какая чудесная я родилась, во сколько пошла, когда заговорила. А вот на этой записи он обрывается.