Надя Делаланд - Рассказы пьяного просода

Когда мы вышли, еще было светло – небо чистое, луна, морозец. Мы радостно переглянулись и понеслись наперегонки за село, выскочили на большак – это такая трасса, по которой из Сибири в Казахстан возили лес, – но побежали не по самой трассе, конечно, а рядом. Потому что там же ничего не видно из-за снега по бокам, как в расступившемся перед Моисеем море. Бежали, бежали и где-то на полдороге заметили горе-тракториста, величественно индевеющего на капоте трактора с работающим мотором посреди снежной пустоты. Трактор капитально застрял. Но, кажется, у тракториста нашлось чем согреться, и некоторая его невменяемость была скорее следствием выкушанного, чем мороза. Хорошо, что шел лесовоз, мы его остановили и, с усилием отодрав тракториста от капота (он что-то напевал, бормотал и давал советы по своей транспортировке), засунули его в кабину, а сами отправились дальше. Я оглянулся напоследок и увидел, что шофер лесовоза пошел глушить трактор – тракторист из кабины уже не высовывался.

Незадолго до села стояли высоченные скирды соломы, наполовину утопленные в снегу. Мы к тому времени сильно вымотались, не сговариваясь, поскидывали лыжи и забрались наверх. Не поспать, конечно, а просто перевести дух.

Разбросали снег, чтобы было приятно лежать, и улеглись там. После нехилой пробежки нам было тепло. Правда, пока мы возились, спряталась луна и мороз окреп. Небо стало темное, звездное. Не знаю, о чем думал Колька, но я думал о звездах, которые, почти не мигая, смотрели на меня. Рассматривали нас под микроскопом. Изучали. Это был консилиум. У каждой было свое выражение. Я постарался запомнить их по этому выражению, а еще по размеру и как они расположены относительно друг друга. Для этого я закрывал глаза и мысленно восстанавливал картинку, а потом открывал и сверял.

– Как ты думаешь, – спросил я Кольку, – там есть жизнь?

– Ну? – ответил Колька неопределенно.

– Ну, есть там где-нибудь на Марсе или на Венере – люди, животные, растения? Хотя бы вода…

– Люди – вряд ли, – сказал Колька со знанием дела. – Но что-нибудь живое, совсем непохожее на нас, наверное, есть. Например, – Колька несколько секунд подыскивал пример чего-нибудь подходящего, – живые камни.

– Камни? – Я задумался и сразу представил, как мы с Колькой в составе экспедиции, разыскивающей жизнь, летим на другую планету. Мы оснащены специальными приборами, которые могут определять наличие хоть какой-нибудь самой маленькой, завалящей жизни с точностью до 99 процентов. И вот на одной из планет приборы показывают, что вроде бы жизни нет, но что-то в их показаниях есть подозрительное, противоречивое. И инженер, который отвечает за эти приборы, начинает разбираться, как-то их перенастраивает – и вдруг оказывается, что жизнь здесь есть. Живые камни. Мы вступаем с ними в контакт, это удивительно и сенсационно. Потом возвращаемся на Землю, чтобы всех потрясти своим открытием. Захватив, разумеется, с их согласия, с собой несколько не очень тяжелых инопланетян. И – о чудо! – на Земле наши приборы, которые мы используем для общения с гостями из космоса, показывают, что все камни тут тоже живые. И не только камни…

Внезапно я осознал, что одновременно заснул и проснулся, потому что кто-то невидимый будто толкнул меня в бок. Довольно бесцеремонно.

Я попробовал пошевелиться, но все тело окоченело. Я понял, что если срочно не начну двигаться, то мне хана. Но как – если руки и ноги меня совсем не слушались?! Хорошо, я вспомнил, отец рассказывал, как на Индигирке они присели отдохнуть около сосны, задремали и замерзли. Но начали кататься, и это их спасло.

И я тоже начал. В основном я работал спиной. Потом мне удалось сползти со скирды. Я валялся, пока тело не пошло мурашками, надо было перетерпеть. Казалось, время остановилось, и эта пронзающая мелкими иголочками боль никогда не прекратится. Первыми отошли руки, потом я смог встать, попробовал бегать. Сначала каждое движение давалось с трудом, но постепенно тело возвращалось ко мне. Тогда я подумал о Кольке, который все это время тихо лежал на вершине стога. Я снова забрался наверх, заглянул ему в лицо, потряс за плечо, позвал. Но Колька заснул слишком глубоко, чтобы меня услышать.

Считается, что замерзнуть – самая приятная смерть. Но я не мог позволить Кольке получить это удовольствие. Я тряс его, растирал ему щеки, таскал, мял, сгибал руки-ноги, кричал. В какой-то момент мне показалось, что его веки дрогнули, и я с удвоенным остервенением стал его колошматить. Наконец он очухался, а я вконец ухайдокался. Но кое-как мы добрались до дома.