Надя Делаланд - Рассказы пьяного просода

Так ты скоро совсем разрядишься…

Надо как-то погасить экран.

Все это было странно, а значит, вполне нормально для нее.

Прошло несколько дней.

Старый человек в старой куртке шел старым маршрутом в старый магазин. И вдруг видит – ему навстречу стоит старая девочка. Старая и по-старому странная.

Старый человек вышел из себя и говорит: «Старая странная девочка, что тебе нужно от меня – старого человека?»

Она открыла глаза, вышла из себя и отвечает: «Когда я закрываю глаза, я вижу тебя. Поэтому я живу с закрытыми глазами. Чтобы иногда открывать глаза, я ищу встречи с тобой, стою тебе навстречу».

Он говорит: «Оставь меня, пожалуйста, в покое. Перестань стоять мне навстречу и светиться».

Она говорит: «Потерпи несколько дней. Я знаю один способ. Точнее, я знаю только один способ».

Он говорит: «Отлично! Я подожду».

Старый человек проснулся утром, а вокруг все светится.

Странная девочка проснулась утром в старом человеке, а он тоже проснулся (см. выше). Они видят – все вокруг светится.

Старый человек понял, что он окружен внутри и снаружи.

Так обманула странная девочка старого человека.

– Прекрасная история, – сказала я. – Ты очень талантлив. Жаль, что ты стесняешься сказать, что ты сам все это придумал.

– Я ничего не придумал, я просто пересказываю чужие истории. Но раз ты мне не веришь, я пошел. – Он встал и на ходу бросил: – Увидимся через десять лет!

Прошло десять лет. Я заболела и лежала при смерти. В комнате было темно и душно, но вдруг я почувствовала воздух и свет. Когда я открыла глаза, рядом со мной на кровати сидел пьяный просод. Он смотрел на меня своими белыми глазами, и мне становилось все легче. Я почувствовала, что во рту все пересохло, но не успела ни о чем попросить, как он взял стакан с водой и напоил меня.

– Ну что, маленькая любительница историй, будешь слушать мой рассказ?

Я не могла говорить, поэтому просто закрыла и открыла глаза.

Она шла, флегматично разглядывая на кармане подрагивающих впереди джинсов гламурный, выложенный стразами череп. Бедра обладательницы этого роскошества невнятно покачивались, над низким поясом свисали обнаженные, выпроставшиеся из-под коротенькой майки жирные бока. Внезапно в режиме озарения она поняла, что мода эта на черепа и скелетов связана в конечном итоге с тем же самым желанием обнажаться – стремлением обнажиться, так сказать, предельно. Ну да, сначала снять одежду, потом кожу и, в апофеозе всего, мясо. Такая доведенная до абсурда сексуальная эволюция. О! А не аллюзия ли это на Адамовы останки под распятием Иисуса?! Вот, мол, что мы почитаем… чему поклоняемся… Маленькое открытие тихо ее позабавило. Припустив, она даже обогнала своей подрагивающей кропотливой походкой жирные бока и оглянулась.

Девушка оказалась вполне миловидна, с хорошим открытым лицом, совсем еще юная. Маргарита Степановна мысленно вздохнула, подумав, что вот она и есть – старость: когда просто идиотский ширпотреб, модная глупая тряпка настраивает тебя – ну, пусть не против, но ведь и не доброжелательно уже – к прохожему человеку. «А все прохожие, конечно, меня и воспринимают как старуху, – со смешанным чувством удовлетворения и отвращения размышляла она, – я и есть – старуха. Как вон та вон, в бледном платочке, на лавочке. Только та – честнее меня: сидит, потому что устала, носит бледный платочек, потому что поседела…».

Девушка снова оказалась впереди нее, громко и радостно разговаривая сама с собой. Маргарита Степановна даже вздрогнула. Хотя не с собой, конечно, просто по блютузу – или как там его? Это новое несоответствие своей первой реакции окончательно выбросило Маргариту Степановну из современности. Мысли о старости плавно перетекли в мысль о смерти – длинную, нескончаемо длинную мысль, которая не то чтобы часто посещала Маргариту Степановну, но была постоянным фоном, как шум петергофских фонтанов в разгаре лета.

Но что мы знаем о смерти, пока не умерли? Насколько целесообразно противопоставлять жизнь и смерть? Насколько антонимичны их отношения? Объем этих понятий не одинаков, и удавшееся насилие над логикой разделить их, точнее, его, и, уравновесив, развести по полюсам – потрясает. Смерть не существует вне жизни, смерть включена в жизнь как фрагменты слюды и кварца в породу. Противопоставить жизнь и смерть позволяет лишь внешний взгляд на них. Позволяет чужая смерть. Вот он жил – ходил, дышал, разговаривал, и вот его нет – лежит неподвижен, бездыханен, молчалив. Но он ли это? Не метонимический ли перенос – эта смежность в пространстве и времени души и тела, как тела и платья (брюк, пиджака, шляпы)? Маленькие дети не любят, когда мама оказывается в непривычном наряде, для них такое отождествление – совсем не риторический прием. Но разубеждая их со снисходительной улыбкой: «Вот глупенький», взрослые склонны вести себя так же. Конечно, им гораздо сложнее, ведь их «платье», оснащенное инстинктом самосохранения, стремится жить, для него смерть – самый настоящий конец всего. И чем больше в человеке «платья», укорененности в «платье», самоотождествления с ним – тем страшнее смерть.