Олег Хлебников - Заметки на биополях [Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве] [сборник litres]

– А сейчас я вам расскажу, в чем состояла мистификация сегодняшнего вечера.

Я почти обмер. Я давно и много слышал о разнообразных мистификациях, коим Межиров подвергал окружающих.

– Д-дело в том, что все, что я показывал, это не стихи, это отрывки из поэмы. Он просто не понял, а дело меняется.

И Александр Петрович принес другую рукопись. Тогда будущая «Бормотуха» носила название «Проза в стихах», а после строчек о Белле следовало:

– Вот видите? А он скажет, что я это написал под его давлением.

Я спросил, почему же в таком случае было не показать Евтушенко всю поэму.

– Не-ет, Женя не стукач, – глаза Межирова по-прежнему горели, – но вдруг он захочет встретиться с Рейганом?!

(Это, конечно, была очередная межировская гипербола, но, замечу в скобках, А. П. действительно считал «Бормотуху» произведением для себя небезопасным.)

– У меня к вам просьба: пожалуйста, позвоните ему завтра и как-нибудь между делом скажите, что он читал только отрывки из поэмы, а в ней есть эти строчки обо мне самом – вы же их запомнили?

Я действительно запомнил и эти строчки, и некоторые другие, например:

И в точности по инструкции я позвонил на следующий день мрачно выслушавшему меня Евтушенко. А потом поехал к Чернову, который с порога встретил меня вопросом, смотрел ли я позавчера «Альманах “Поэзия”». – «Ну нет, нет!» – чуть не взвыл я. «Слушай, – удивленно посмотрел на меня не понявший такой реакции Чернов, – Евтушенко там был – чистая клиника».

Сюжет, таким образом, завершился. Хотя не совсем: в своей последней, лично им составленной книжке – названной, между прочим, «Бормотуха», автор изъял из одноименной поэмы строчки, которые я по его просьбе цитировал по телефону.

Но вернусь к тому, почему Межиров считал «Бормотуху» опасной для своего благополучия. Во времена не чета нынешним он, защищенный своими «Коммунистами», не побоялся опубликовать куда более крамольное «Артиллерия бьет по своим». А еще, например, такие строки, обращенные к России:

В «Бормотухе» чисто политической, «антисоветской крамолы» не наблюдается. Но всем своим пафосом она задевает те «низы элиты» (межировское определение), которых он всегда боялся. Недалекое будущее показало: боялся не напрасно. Именно эти низы элиты устроили его травлю, после того как Александр Петрович насмерть сбил актера Гребенщикова, практически бросившегося под колеса его машины. Как тут не скажешь: поэты предчувствуют свою судьбу.

Суть расхождения с литературной средой АП сформулировал в таких строчках:

По существу об этом и «Бормотуха».

И правда, что ни с «этими», немало все-таки прочитавшими юдофобами, вроде критика К. (для АП – Вадим) и поэтессы Г. (Татьяна), ни с «теми» – представителями «другого салона и другой гостиной» – Межиров уже не был. За что действительно по-своему платил. В самом деле, многие ли из миллионов яростно-интеллигентных почитателей, например, Окуджавы хотя бы просто слышали имя Межирова? И даже – из тех, кто читал еще и Самойлова с Левитанским?

Так что же вызывает беспокойство при чтении «Бормотухи» (имеется в виду вся книжка)? Самооправдание под видом исповеди?

Впрочем, в то время, когда писалась «Бормотуха», оправдываться Межирову приходилось, главным образом, в одном: в соучастии. Закономерен вопрос: соучастие – в чем? В поддержке преступной системы – те же «Коммунисты, вперед!»?

Но если заменить в этом стихотворении только одно слово – собственно, «коммунисты» – получится чуть ли не крамола в духе Александра Бека (и вспомним: «Останется одно стихотворенье»). Так, может быть, по Межирову, его вина была именно в соучастии в крамоле, в расшатывании основ системы, при которой он и другие поэты могли все-таки здесь жить, писать стихи и даже быть услышанными?

У Межирова есть такие строки времен оттепели: