Однажды, встретив Евтушенко и горячо его поблагодарив, Давыдов спросил: «А что, меня действительно читал и ценил Шолохов?» – «Ты что, с конки упал?!» – примерно так ответил изобретательный и хорошо знавший конъюнктуру Евгений Александрович.
Кстати, и мне он помогал. И не один раз. В частности – с переездом в Москву из Ижевска, где я тогда жил и чувствовал себя красной тряпкой для упертого быка местной партийно-гэбэшной власти. В общем, надо было уматывать – куда ж еще: «В Москву! В Москву!» А как? Для того чтобы получить право на обмен квартиры, тогда необходимо было иметь приглашение на работу в Москве, а для получения работы в Москве нужно было иметь московскую прописку. Замкнутый круг. И вырваться из него мне помог Евтушенко – опять же политически грамотно составив свои письма в СП СССР и Мосгорисполком.
С тех пор я не раз оказывался вместе с Евтушенко в разных писательских поездках. Однажды – в Иркутскую область, где состоялся I Международный фестиваль поэзии на Байкале, организованный сибирским поэтом Толей Кобенковым.
Что я помню из тех дней:
– наш визит к иркутскому губернатору, на встрече с которым Евтушенко настоятельно требовал давать больше денег на культуру;
– оглушительный успех Евтушенко на всех выступлениях;
– привезенного им из Штатов популярного там рэпера в ковбойской шляпе;
– но главное – наш приезд на станцию Зима, родину Евгения Александровича.
Дом, где Евтушенко родился, тяжело зимующие зиминцы постепенно разобрали на дрова. Но потом вдруг устыдились и воздвигли новый, похожий на прежний, и даже побольше. Вот там Евтушенко и замыслил, а к нашему приезду воплотил – Музей поэзии (который, и тогда уже было понятно, станет Музеем Евтушенко).
На встречу с нами пришли практически все жители станции Зима, включая старушек, детишек и еще державшихся на ногах алкашей.
Евтушенко вышел на крыльцо дома, как на сцену. Я остался среди зиминского народа во дворе. Стоявшая рядом со мной старушка в классически повязанном беленьком платочке проворчала: «Вот ведь, гулял со мной, а теперь даже не признает!»
Тот, кто не признал, стоял на крыльце и говорил о своей любви к землякам. А потом вдруг запел песню на свои стихи, которую большинство уже давно и до сих пор считает народной: «Ах, кавалеров мне вполне хватает, / Но нет любви хорошей у меня…» И это почему-то было до слез. Хотя, казалось бы, что мне проблемы девушки, озабоченной нехваткой чего-то большого и чистого?!
Но тут еще – и временами срывавшийся, беззащитно искренний голос Евгения Александровича, и эта старушка в белом платочке рядом, и какие-то детские воспоминания о застольных песнях…
Вообще же ко всем выступлениям Евтушенко относился крайне ответственно. Договор на свои вечера с Политехническим (в свой день рождения) он заключил на 25 лет, и, когда последней для него весной 2017-го понял, что не сможет соответствовать, позвонил продюсеру и извинился за это. Он никогда ничего не забывал и не хотел (может, и не умел) подставлять людей, от него зависящих.
…Потом, по возвращении из Сибири, я как-то попросил Евгения Александровича спеть его народную песню за нашим столом в Переделкине. Он спел, и я заметил, как повлажнели глаза не только у меня, но и у других…
Отдельно помяну добрым словом сам этот стол. Мы за ним не только выпивали-закусывали. А еще, например, посредством этого стола (изначально теннисного, а потом приспособленного под другие нужды) играли как раз в теннис.
Однажды пришел Евтушенко, в привычно павлиньем прикиде, и изъявил желание сыграть со мной.
ЕЕ играл неплохо, но сначала все же проигрывал. Потом собрался, раскраснелся, вспотел… В общем, дошло до тай-брейка. И тут я почувствовал, что не могу сопротивляться этой его бешеной воле к победе, этому напору моего противника, не привыкшего проигрывать.
Было в то время Евтушенко за шестьдесят.
Кстати, ЕЕ минимум два раза в год, зимой и летом, надолго приезжал в Переделкино. Да еще и постоянно гастролировал по всей России, сам называя эти выступления концертами – и вправду: то с Михаилом Задорновым зажигал, то и без него актерствовал, читая тексты и временами даже приплясывая или срываясь на пение. Вообще читал он стихи, как старательный школьник, «с выражением», налегая на содержательные, а вовсе не музыкальные акценты – может, его мама-актриса еще в детстве так научила?.. Или аукнулись стадионы шестидесятых…
Да, эти стадионы… Великая взаимная любовь Евтушенко и слушателей-читателей, то есть как бы народа… На третий день после смерти Евгения Александровича произошел почти мистический случай. Желая втиснуть на книжные полки еще пару книжек, я переусердствовал – и одна книга с полки выпала прямо мне в руки. Евтушенко! 2001 год, издательство «Время». Называется «Я прорвусь в двадцать первый век…» (и прорвался!). И дарственная надпись, где есть такие, например, слова: «…с чувством неразделенности судеб». Неразделенность судеб… Двойной смысл!
Читать дальше