Олег Хлебников - Заметки на биополях [Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве] [сборник litres]

На меня рассказ Марка Андреича произвел настолько сильное впечатление, что когда я привел к нему знакомиться своего друга, поэта Андрея Чернова, попросил Соболя повторить эту историю.

По ходу рассказа Андрей все заметнее бледнел. А потом сказал: «Марк Андреевич! Щ. – это мой тесть».

Соболь тоже изменился в лице, а потом буквально закудахтал над Андреем, как будто чем-то его несправедливо обидел. Я попытался пошутить: мол, не только сын за отца, но и зять за тестя не отвечает. А Чернов рассказал, что нынче Щ. преподает во ВГИКе и его любят студенты.

Довольно вскоре – вряд ли из-за того, что узнал про тестя, – Андрей развелся с дочерью Щ. С Соболем же они стали общаться и регулярно передавать через меня друг другу приветы. И я был рад, что их познакомил, как бы немного отблагодарив Чернова, который значительно раньше познакомил меня с другими поэтами фронтового поколения – Самойловым и Межировым.

Когда у меня вышла первая книжка стихов «Наедине с людьми», я лежал в московской больнице с желтухой. Получивший несколько экземпляров этой тоненькой книжки Андрей Чернов начал ее распространять. И, в частности, передал знакомому по Литинституту Александру Петровичу Межирову.

Я к тому времени успел вполне самостоятельно открыть для себя этого поэта, купив его книгу «Тишайший снегопад». А в ней были и «Календарь», и «Баллада о цирке», и «Одиночество гонит меня…», и «Артиллерия бьет по своим», и тот же «Тишайший снегопад…». В общем, Межиров сразу стал для меня одним из самых любимых поэтов. И я трепетал в ожидании его реакции на мою книжку.

А вскоре – едва я выписался из больницы – Чернов сообщил мне, что Александр Петрович хочет со мной познакомиться. Я ему позвонил, и мы договорились, что он встретит меня у платформы Переделкино.

Межиров подкатил на своих «Жигулях». Был он дьявольски элегантен: безупречный серый костюм точно рифмовался с благородной сизоватой сединой. Поражали огромные печальные глаза («падшего ангела», как определил их Марк Андреич Соболь). Первое, что он сказал, было: «Мне к-кажется, вы болели, почему-то думаю – желтухой». Меня это поразило: я уже не походил на китайца и был уверен, что подробности моего физического состояния Чернов ему не докладывал.

Александр Петрович привез меня еще не на свою (тогда таковой у него не было), а на снимаемую дачку. И начался наш четырехчасовой разговор. В процессе этого разговора я несколько раз приходил в восторг от уровня межировского знания поэзии, его страстной любви к ней и убедился в своем оглушительном невежестве. Но уходил от Петровича в приподнятом и даже подпрыгнутом состоянии.

С тех пор мои приезды к нему в Переделкино или в аэропортовскую квартиру стали частыми праздниками.

А в 1983 году я поступил на Высшие литературные курсы при Литинституте (ВЛК). Есть такая двухгодичная синекура для членов СП, не имеющих филологического образования, задуманная в свое время Горьким как ликбез для малограмотных писателей. Поэтический семинар здесь вел Межиров (и вел блистательно!). Именно он и написал закрытую рецензию на меня, которой было достаточно для поступления (о, хотел бы я увидеть ее опубликованной!).

…Однажды он пришел вести очередной поэтический семинар на ВЛК с оторванной верхней пуговицей на рубашке и с трехдневной седой щетиной. Прямо по Пушкину: «Стальной щетиною сверкая…» Лицо с таким необычным для него украшением казалось мистически сюрреальным и как бы двоилось.

Причиной появления щетины не могла быть простая неаккуратность. Мы, его семинаристы, это как-то сразу почувствовали. И наиболее нахальные – в том числе я – поинтересовались, не случилось ли с ним чего.

«Я т-только что с награждения», – ответил Межиров.

Мы поначалу ничего не поняли, хотя на самом деле объяснение было предельно исчерпывающим и откровенным.

Шел карикатурный черненковский год. Упомянутое мероприятие – награждение писателей к пятидесятилетию СП – было уникальным в своем роде. Оно проходило под лозунгом: всем сестрам – по серьгам! – и в общем списке награжденных трудно было не найти хотя бы одного сколько-нибудь заметного (верноподданичеством, талантом или оглушающей бездарностью) автора.

По случаю этого события я сочинил бесхитростное, но абсолютно достоверное четверостишие: