Александр Оберемок - Сухая ветка

Алексей проснулся ночью, вышел на кухню попить воды. Ужасно хотелось курить. Вспомнил, что сигареты закончились. Пожалел, что не купил целый блок, забыл, а, ведь, собирался.

В кухонном шкафу обнаружился дедовский самосад и аккуратно нарезанная газетная бумага. Свернув самокрутку, Мохов вышел во двор.

Обычно в такие минуты в голову лезла всякая поэзия. Вот и сейчас не обошлось. Подкурив, Алексей посмотрел на небо, и тут же в мозгу пронеслось давно любимое гумилёвское: «так низко были звёзды, похожие на спелый барбарис». И ещё из Бродского: «тишина по всему околотку». Хотел вспомнить что-то там про осколок звезды, но не смог.

Звёзды действительно выглядели потрясающе. Огромные, как никогда яркие, они не были похожи на всем привычные небесные тела, в эту ночь они казались рукотворными, словно по всему небу кто-то развесил новогодние гирлянды. Во всяком случае, именно этот эпитет пришёл Алексею на ум.

Он с детства обожал смотреть на звёзды. На карте в старом отцовском учебнике на месте созвездий были нарисованы звери, и маленький Алёша пытался найти их очертания на ночном небе, но терялся в неимоверном количестве звёзд. А тех было так много, что если какое-нибудь созвездие и обнаруживалось, то мысленно обрисовать его хотя бы контуром соответствующего животного никак не получалось. Это его сильно огорчало.

Любовь к звёздам отразилась на его школьном аттестате. Там красовалась всего одна пятёрка, да и та — по астрономии. Если когда-нибудь в разговоре с друзьями упоминался аттестат, Мохов имел обыкновение упоминать этот факт. Мол, вот, какой я тогда был, любил девочкам звёзды показывать.

Постепенно Алексей привык к тишине и стал различать звуки. Стрекотали неизвестные Мохову насекомые, где-то далеко нехотя лаяла собака. Падали редкие звёзды, и Алексею даже казалось, что он слышит создаваемое ими шипение.

Хорошо было вот так сидеть на крыльце, молчать и слушать ночь.

Докурив, он зашёл в дом, но там было душно. Тогда он отыскал дедовский тулуп, вышел, положил тулуп на крыльце. Заметив лестницу, по которой Гришка влезал на чердак, Алексей взял тулуп и забрался наверх. Там пахло мышами, но в целом было вполне уютно. Мохов постелил тулуп под чердачным оконцем. С трудом отворил окно — видимо, оно не открывалось много лет. Спустился за табаком, свернул из газеты кулёчек, отсыпал немного. Взял ковшик с водой и вернулся наверх. Улёгся, приспособив под пепельницу консервную банку, закурил. Спать не хотелось. Где-то рядом шуршали мыши. В окно заходил свежий воздух и относил дым от самокрутки в сторону входа.

Около двадцати лет прошло с того вечера, когда они ночевали здесь с отцом. Весь сеновал недавно забили сеном до отказа — запасались на зиму для любимицы всей семьи Зорьки. До этого Алёше не приходилось спать не в доме, поэтому отцовское предложение забраться на сеновал, а с утра пойти на рыбалку он воспринял как награду. Ночь на сеновале — это что-то романтическое, загадочное, приключенческое, связанное с книгами Фенимора Купера. Алёша чувствовал себя Зверобоем и Чингачгуком одновременно, а старый дедушкин сеновал был домом на воде старика Хаттера.

Отец соорудил постель из ватников и старых одеял, умелыми движениями сильных рук подоткнул сено, подтрамбовал, прихлопнул, где надо. Из окна так же, как и сейчас, тянуло прохладой. Ночи тогда были длинными, а лето — бесконечным.

Алексей запомнил ту ночь потому, что именно тогда испытал чувство, которое много позже, после знакомства с одноимённым гумилёвским стихотворением, он назвал «звёздным ужасом». Став взрослым, Алексей не раз пытался анализировать то своё состояние и всегда приходил к выводу, что составляющих у него множество. Основным компонентом был, несомненно, страх смерти. К нему примешивались и одиночество путешественника, ощущающего себя пылинкой на обочине космических дорог, и непередаваемая тоска по чему-то утраченному, и первобытная вера в ещё абстрактного, не воплощённого в слова и мысли бога.

Но все эти рассуждения пришли позже, а тогда он просто испугался. Хотелось закричать, но рядом тяжёло, с похрапыванием, спал отец. Алёша слушал его дыхание и тихо, почти беззвучно плакал. Ему вдруг стало ясно, что это навсегда, что он не сможет забыть этого, что теперь с этим придётся жить.

А началось всё с простого вопроса.

— А что там, в космосе, папа?

— Да ничего там нет, Алёша, — ответил отец. — Вакуум, то есть пустота.