Марсель Паньоль - Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

– Хорошо. Я посоветовал бы вам крестить его завтра. Это рановато для первого выхода новорожденного, но у меня есть веское основание: этот ребенок родился в тот же день, что и Христос, и было бы хорошо наречь его именем в честь святого Иоанна Евангелиста, любимого ученика Христа.

– Да, именно так его и зовут: Жан! [80] Французское имя Жан – аналог русского Иван (Иоанн). – воскликнула Манон.

– Великолепно! А кто будет посаженым отцом?

– Господин Белуазо.

Господин кюре нахмурил брови.

– Еще один нечестивец, к тому же человек с подозрительными привычками.

– Я знаю, – отвечала Манон, – но его зовут Жан, он был крещен, а другого Жана мы не знаем.

– Что ж, пусть так. Буду счастлив исповедать его! Значит, завтра. А теперь я должен выполнить одно поручение.

Он достал из кармана запечатанное письмо.

– Цезарь Субейран, только что почивший и завершивший свой земной путь как христианин, о чем я с радостью сообщаю вам, после довольно неблаговидного существования в этом мире, поручил мне передать вам это письмо. Я должен вручить его лично госпоже.

– Моей жене? – изумился Бернар. – Довольно странно. Их отношения никогда не отличались теплотой.

– Это преступник, – проговорила Манон.

– Он получил отпущение грехов, – важно заметил священник, – и предстал перед Высшим Судией. – С этими словами он вручил ей письмо. – Что ж, до завтра, жду вас часам к одиннадцати. – Он благословил дитя и вышел.

Магали проводила его и бегом вернулась обратно.

– Что это еще за история?

У Бернара от удивления глаза полезли на лоб, когда Манон распечатывала письмо, настолько он был поражен.

– Я тебе не говорила, но с некоторых пор он впал в маразм.

– В чем это проявлялось?

– Он поджидал меня каждое утро у булочника и повсюду следовал за мной по пятам.

– К тому же по десять раз на дню проходил мимо нашего дома, – добавила Магали. – Останавливался, заглядывал в окна!

– И глаза у него были такие странные, – продолжала Манон.

– Он говорил с тобой?

– Нет, но у меня создалось впечатление, что он хотел заговорить. В конце концов, мне стало страшно! Вообрази, однажды вечером я была одна возле фонтана. Он издалека смотрел на меня какое-то время, а когда я собралась уходить, послал мне воздушный поцелуй!

– Хе-хе! – проговорил Бернар. – Довольно часто слабоумие стариков носит оттенок похотливости. Вот увидишь, это письмо – признание в любви!

– Только этого не хватало! – вскричала Магали. – После всего того, что он сотворил с твоим отцом!

Бернар присел на постель, и они, щека к щеке, принялись читать.

Дорогая Манон,

нотариус из Ле-Зомбре сообщит тебе, что все свое состояние я оставляю тебе.

– Хо-хо! – вскричал муж. – Очень мило с его стороны, но этот старый плут обращается к тебе на «ты»!

Тебя это удивит, но это правда, Господь свидетель. У меня много земель и три дома. Нотариус вручит тебе все документы и бумаги. Обрати внимание на ферму Массакан. Пусть твой муж вскроет пол в кухне под кроватью. Точно посередине, под восьмиугольной красной плиткой. Пусть поднимет плитку и разобьет гипс. Затем сдвинет два камня и найдет большой глиняный кувшин. Полный золотых луидоров. Всего там шесть тысяч луидоров.

– Шесть тысяч луидоров! – воскликнула Магали. – Но это невозможно. Он либо бредит, либо смеется над нами!

– Погодите, мама, – проговорила Манон и продолжила чтение.

Это сокровище Субейранов, начало которому было положено в годы Революции и которое все это время оставалось в семье. Но это не для тебя: через тебя это предназначается твоему ребенку, который должен родиться и который является моим правнуком.

– Что это значит? – изумленно спросила Манон.

– Это значит, что ваш ребенок – его правнук, – пояснила Магали.

– Нелепость какая-то! – вскипел Бернар. – Он что, воображает, что это ребенок Уголена?

– Погоди! – одернула его Манон. – Слушай дальше!

Потому как твой отец был моим сыном, моим Субейраном, которого мне так не хватало всю жизнь и которому я дал умереть, поджаривая его на медленном огне, потому что не знал, что он мой сын. Мне только и нужно было открыть ему, где источник, и он все еще играл бы на губной гармошке, и вы все жили бы в нашем семейном доме. Вместо этого я поджаривал его на медленном огне. Никто этого не знает, но мне все же стыдно перед всеми, даже перед деревьями. В деревне кое-кто знает все, это Дельфина, слепая старуха, и, если ты покажешь ей мое письмо, она тебе объяснит. Она тебе скажет, что во всем виновата Африка. Спроси у нее. Африка. Спроси у нее, во имя любви к Господу! Я не заслужил права сказать тебе: целую тебя и так никогда и не осмелился заговорить с тобой, но, может быть, теперь ты можешь простить меня и иной раз помолиться за бедного Уголена и бедного меня. Мне и самому жаль себя.