Гузель Яхина - Эшелон на Самарканд

Шаги за дверью приближались.

Деев стоял на верхней ступеньке, подобравшись, как боксер, и уставившись взглядом в щель у пола — щель светилась мягким вечерним светом, обещая скорый закат. Шнурки были завязаны накрепко и воткнуты в ботинки, чтобы не мешали при беге. Бушлат — застегнут под горло.

Шаги за дверью приближались, но это были не легкие старушечьи шаги, не ее деревянные сандалии. Несколько мужчин — даже не двое, а больше — топали к подвалу, переговариваясь и бряцая по камням обувными подковами.

С несколькими ему не справиться. Без револьвера, одному, еще слабому от истощения — нет, не справиться.

Лязгнул железный засов.

Щель распахнулась до проема. В нем — три силуэта: показалось — с гигантскими головами, оказалось — в мохнатых лисьих шапках. У всех троих — ружья, наставлены на Деева. Загалдели по-своему, поводя теми ружьями, — обращались к нему.

Сердятся, что у двери стоял? Примирительно подняв ладони, Деев отступил по ступеням назад, но мужчины загалдели громче. Предлагают идти вперед? Он поднялся обратно к выходу и шагнул за порог.

Дернули стволами, показывая направление, каркнули повелительно — и он зашагал, медленно переставляя ноги и оглядываясь на сопровождающих и окрестности.

Низкое двухэтажное строение обрамляло квадратный двор. Над головой, квадратом же, светлело предзакатное небо. В одном углу — свечка мечети. Другой словно выжрало мощным взрывом или бомбежкой: там уже не угол, а одни развалины, один огромный пролом, и простирается за ним до горизонта голая земля — пустыня.

Да и весь этот дом — без окон, с арочными сводами, в которых темнеют дыры вместо дверей, сложенный из плоского рыжего кирпича, наполовину вывалившегося из кладки, когда-то покрытый изразцами и мозаикой, а теперь только пылью и трещинами, — весь этот дом был уже сплошная развалина. Не взрывом перекосило пролеты и разрушило балки перекрытий, а — временем. Не взрывом сорвало бирюзовую смальту со стен, а — временем. Время засеяло мощеный двор полынью, забило комнаты песком и обглодало нарядную некогда мечеть, оставив от нее лишь мертвый остов. Это был заброшенный караван-сарай, и возраст его измерялся не годами, а столетиями.

В караван-сарае жили люди. Признаки их обитания смотрелись чуждо в этом пустынном и почти навеки уснувшем пейзаже. Несколько костров, разведенных на камнях, и сидящие вокруг мужчины с винтовками. Несколько арб и телег с торчащими оглоблями, уставленных сундуками, горшками (повозки перегораживают двор надвое, отделяя половину под загон, где стоят распряжённые лошади). Пара пестрых юрт, расставленных прямо в арках первого этажа. На втором — сохнущие после стирки ковры и белье. Нет, люди не жили здесь — скорее, укрывались. Это был не дом, а прибежище. Кочевая стоянка.

И кочевники эти были не мирные пастухи, а воины. На груди — перекрестья патронташей, бинокли. На поясе — кинжалы. На земле и к стенам прислоненные — ружья, ружья… Женщин почти не видно — либо нет вовсе, либо прячутся. Деев только однажды заметил, как мелькнула на балконе второго этажа фигурка с закрытым лицом, — возможно, уже знакомая старуха.

Его вели по периметру двора. Мимо черными дырами плыли бесчисленные арки — входы в жилища первого яруса. Из дыр тянуло затхлым. В одной сбились в кучу бараны, оттуда неслось полусонное блеяние. В другой что-то светлело неподвижно — повешенное тело в ватном халате. На висельника никто не обращал внимания.

Еще издалека Деев понял, куда направляют его винтовки конвоя. Одна сторона двора была освещена ярче других — в арках пылали торчащие из глиняных кувшинов факелы. Над мостовой возвышался длинный помост, застеленный крупно-полосатой циновкой. На циновке сидели мужчины и ели. Сидели рядком, скрестив ноги и удобно развалившись, пальцами подбирая со стоящих перед ними плоских тарелок еду. Тринадцать человек — не простых, а каких-то очень важных: от каждого веяло гордостью и мощью, словно заняли помост тринадцать племенных быков или тринадцать тигров.

И был это не просто ужин, а какая-то особая трапеза. Уж слишком громко звучали тигриные голоса. Слишком заливисто хохотали. Слишком азартно кричали что-то остальным воинам, рассевшимся у костров, — и слишком исступленно те ревели что-то в ответ. Во дворе не пахло вином или водкой, а только горящей нефтью от факелов и вареной бараниной — люди были пьяны не спиртом, а своей особой радостью. И чем ближе подходил Деев к сотрапезникам, тем ощутимее становилось исходящее от них возбуждение — сам воздух кипел восторгом.