Гузель Яхина - Эшелон на Самарканд

Все, что остается Дееву, это продолжать говорить, надеясь, что хитрый бек только делает отрешенное лицо, а на деле понимает по-русски хоть малость. И вникает — хотя бы чуть-чуть. И Деев торопится, говорит, пока не внесли по приказу начальника бочку соляной кислоты или еще какую гадость, чтобы усмирить болтливого пленника:

— Сироты эти умирают от голода. Половина их мусульмане, как и ты. Можешь им рубахи задрать и на концы обрезанные полюбоваться. Еще половина такие же крестьяне, как и…

Снова радостный рев: бек вытирает о полотенце руки, жирные после мяса, а полотенце-то — и не полотенце вовсе, а красное знамя!

— Еще половина такие же крестьяне, как и твои дехкане. А многие говорят на языке, похожем на твой. Их всех родили женщи…

Брезгливо смяв полотнище, Буре-бек бросает его перед собой. Остальные тянутся к знамени, едва на куски не рвут, — вытирают руки, самые догадливые сморкаются; возня, хохот, ликование.

— Их всех родили женщины, такие же, как твои жены. А лет этим детям столько…

Истерзанное знамя летит в фонтан, к недоеденному мясу и недоглоданным костям.

Не смотреть на поруганный флаг! Продолжать говорить!

— А лет этим детям столько, что все они могли бы быть твоими детьми.

Чего же хочет от него издеватель? Какая роль отведена Дееву в этом первобытном театре? Очевидно, роль без слов.

За дастарханом балагурят, возбужденные расправой над знаменем. И еще один из тринадцати, в черном турецком кафтане и желтой чалме, вздымает руки и кричит что-то воинственное — и толпа опять отзывается, опять ревом.

Уж не удачный ли бой сегодня отмечают? И не в нем ли добыто это знамя?

— Я долго думал и все понял, — настойчиво долдонит из ямы Деев, словно безумец, что сам с собой разговаривает. — Мы сбились с пути где-то в районе Арыси, ушли не на ту ветку. Ты же знаешь наверняка, где мы ошиблись, Буре-бек, твои янычары уже доложили. И про то, что взять у нас нечего, тоже знаешь. Ты ничего не сможешь взять, Буре-бек. Ты можешь только дать. Дай же! Последние годы ты отнимал жизни, и много. А теперь можешь жизнь подарить. Спасти…

Но все уже вновь тонет в ликующем гуле: по короткому знаку бека прежний юнец выводит к дастархану большого пса. А надета на пса рубаха советского бойца, с красными нашивками у во́рота и красной же звездой на рукаве. А на башке у пса фуражка с такой же звездой, веревкой потуже примотана, чтобы не падала. И даже тощее пузо обернуто несколько раз ремнем с пряжкой — одет по форме, только галифе с ботинками не хватает. Озирается пес на гогочущих людей, бьет лохматым хвостом и радуется всеобщей буйной радости.

— Спасти сироту — богоугодное дело. Спасти пять сотен сирот — это пять сотен богоугодных дел. Когда еще тебе выпадет такой случай, Буре-бек?

Устав от непривычного снаряжения, пес садится на задние лапы, передними пытается содрать фуражку с кудлатой башки.

— Хо-о-о-о! — воют от смеха басмачи.

А бек швыряет собаке мясо — не в морду, а подальше, к борту фонтана. Хапнув подачку едва не на лету, пес чует и еще мясо — под ногами у Деева. Прыгает к нему и принимается жадно глотать извалянные в пыли куски.

Деев отступает назад — и тотчас щелкают курки наставленных в спину винтовок: не двигаться! Деевские башмаки, и галифе, и бушлат, и лицо — все перемазано бараньим жиром, и вот уже голодная псина тычется ему и в башмаки, и в галифе, ведет носом по бушлату и, встав на задние лапы, а передние положив Дееву на плечи, теплым языком вылизывает щеки.

— Спасти детей легко, я все продумал. — Деев отворачивается от горячего собачьего дыхания, но оно везде. — Нужно приказать твоим людям переложить рельсы — выложить петлей до обратного соединения с веткой. — И слюна собачья уже везде, забила ноздри и залила губы, слепила ресницы. — Для твоих янычар день работы, не больше.

Похоже, слышит его только пес.

Сидящие за дастарханом изнемогают — уже не хохочут, а стонут надрывно и лупят ладонями о циновку, опрокидывая тарелки. Зрители тоже корчатся беззвучным смехом, хватаются друг за друга, чтобы не свалиться от веселья. Конвоиры целятся в узника, но едва удерживают оружие — стволы и животы ходят ходуном.

Облизав Деева, пес обнаруживает у деевских ног баранью лопатку и хочет уже уволочь, но — выстрел! — падает наземь. Короткая конвульсия. Простреленная светлая фуражка набухает кровью.

Буре-бек откладывает револьвер.

На той стороне двора в загоне ржут и поднимаются на дыбы кони. Блеют бараны в закутке.