Гузель Яхина - Эшелон на Самарканд

Священник бубнит беспрестанно, а казаки вставляют частое “ Господи, помилуй! ” Терпи, твердит себе Деев. Ради мыла и уксуса — терпи! И вдруг — да что же это?! — в мужское многоголосье врезается чистый женский голос. Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, поми-и-и-и-илу-у-у-у-уй!

Кто? Откуда?

Одна из сестер, бывшая попадья, оставила обязанности и стоит в толпе молящихся. Уже и свечку ей кто-то подал, уже и невесть откуда взявшийся платок на голову накинула. Лица изменщицы Дееву не видать, лишь только затылок и плечи, но и по этим гордо расправленным плечам видно: решила стоять до самого конца.

— Не сметь! — Деев бросается к женщине, но чья-то тяжелая рука ложится на плечо: дед.

— Пусть, — говорит Буг одними губами. — Помоги-ка лучше, внучек.

Протискиваясь меж потных казачьих тел, дед увлекает Деева за собой — из отсека в отсек, от одного конца лазарета и до другого: пора переворачивать больных. Многие дети ослабли так, что сами повернуться уже не умеют; их приходится укладывать на бок, чтобы не захлебнулись, если горлом пойдет вода, а время от времени переворачивать на другую сторону во избежание пролежней.

Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие небесное…

Кожа у всех — прохладная, словно не в жарком вагоне лежат, а на холодном ветру. У кого-то — голубая и морщинистая, как рыбье брюхо.

Блаженны плачущие, ибо они утешатся…

Кто-то, вялый от продрома, будто спит с открытыми глазами, а кто-то уже и глаз разлепить не хочет от усталости. Холера быстра на расправу: изматывает больного в несколько часов, погубить может за пару дней, а то и за сутки.

Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю…

Деев со страхом ищет голубизну на бледных детских телах, но в дрожащей свечной полутьме цвет кожи не разглядеть.

Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся…

Кто-то раскрывает рот, как птенец: пить! Белая с сестрой-портнихой беспрестанно ходят по отсекам, поднося кружку с водой к жадным губам, но холерная жажда неутолима.

Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут…

Носики острые, карандашами.

Блаженны чистые сердцем, ибо они бога узрят…

Дышат слабо и часто.

Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами божиими…

Некоторые бормочут что-то, но голоса уже — осипшие, как у стариков.

Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть царствие небесное…

У всех на лицах — страдание.

Блаженны вы, когда будут поносить вас, и гнать, и всячески неправедно злословить…

— Кто это поет? — шепчет Карачун, когда Деев наклоняется к нему поправить одеяло из набитого травой мешка. — Ангелы?

— Нет, — отвечает Деев. — Не ангелы. Вовсе даже не ангелы.

Раскрыв писание, священник читает из книги. Густой поповский голос произносит тексты ясно и громко, однако вникнуть в смыслы Деев не умеет, уж слишком заковырист евангельский язык. Разбирает лишь отдельные слова — про совершаемую казнь, про распятых разбойников и как поили кого-то вином с желчью и уксусом. Казаки же внимают — еле дышат, будто понимая всё до последнего. На глазах у многих блестят слезы.

Дети же умирают, думает Деев. Вот они, рядом, только руку протяни. А эти — про чужую смерть слушают и слезы над ней льют. Это — как?

Отчитав евангелие, священник принимается возносить молитвы о страждущих — в длинном списке Деев улавливает и упоминание о болящих в эшелоне детях. А Гаяна Коммунара как раз в это время берет икота — долгая, мучительная; и все моления перемежаются его иканием напополам с плачем.

Одно пение сменяет другое. Литургия длится и длится.

Мемеля то и дело появляется в вагоне: проталкивается через поющую толпу и меняет траву под лавками на свежую.

Аллилуйя! — грозно взывают мужские голоса.

Аллилуйя! — тонко отзывается сестра-попадья.

Нестерпимо хочется грянуть “Интернационал”. На худой конец просто крикнуть во всю глотку — и прервать голосящих. Еще одна такая невыносимая минута — и Деев крикнет, крикнет непременно… Но Соня Цинга выпрастывает из-под тряпья руку и протягивает вверх — не тянется к чему-то, а просто водит ладонью по воздуху в забытьи, — и стоящий рядом казак берет эту невесомую ладошку, сжимает ободряюще своей ручищей, даже не опуская на девочку глаз и не прекращая молитву. И Деев почему-то — не кричит.

Когда рты начинают петь “Отче наш”, вместе с остальными поет и Буг.

Дед, и ты тоже с ними? — не верит Деев. — Да я ж тебя ударю сейчас!