Гузель Яхина - Эшелон на Самарканд

Второй прочесали.

Дошли до третьего.

— Почему у вас в женском вагоне махоркой тянет? — повел носом командир.

Учуял, чертов лис! Даже сквозь чесночную вонь учуял.

Белая задергала ноздрями, принюхиваясь, но по растерянному лицу ее было видно: не слышит запаха. И Деев не слышал, до того густой висел черемшаный дух.

— Это у нас сестры балуются, — пояснил, глядя в пол.

Сёстры — бывшая портниха на пару с башкирской крестьянкой — вытаращились на него, вытянув морщинистые лица, но сумели сдержаться. И Белая вытаращилась.

А Дееву не до них. Он-то знает, что в этом отсеке, прямехонько над головой лисы-командира, лежит сейчас, вжимаясь в нары, маленький заяц. И сколько бы ни хлопали ресницами Настя Прокурорша и Тощая Джамал, сидящие на этой же полке, сколько бы ни болтали перед носом у солдат босыми пятками — быть зайцу пойманным. Смотрит Деев с тоской на Настю с Джамал — хана нам пришла, девки! — а они на него.

И вдруг — никто и понять ничего не успел — Прокурорша морщит личико и скулит. Скулит жалобно, на весь вагон, и так тоненько, что уши закладывает. Губы ее дрожат и расплываются по лицу, шейка в проеме рубахи трясется меленько, а ручки — шершавые лапки с обглоданными до мяса коготками — складываются и прижимаются к ямке меж ключиц. Смотрит на заградовцев со штыками — даже не со страхом смотрит, а с ужасом — и скулит. В глазах слёзы — крупные, с горошину — дрожат, но не выкатываются.

Опешил Деев. Никогда не видел Прокуроршу не то что плачущей, а хотя бы сробевшей. Потому и кличка ей была дана, что характером вышла по-пацаньи дерзкая: ругалась крепкими матюками, дралась. На груди, в том месте, куда притиснула сейчас заломленные ручонки, имела наколку: не какую-нибудь там картинку с тайным смыслом, а два откровенных слова “Смерть прокурорам”.

И Тощая Джамал тоже скулит. Тоже пялится на гостей с оружием как на нечисть. Ноги костлявые подобрала, руками колени обхватила и всхлипывает судорожно, продышаться не может, — оттого скулеж выходит рваный, как телеграфный стрёкот.

Только Деев-то не забыл, что при посадке в “гирлянду” у Джамал не одну заточку отобрали, как у многих пацанов, а две. И что любимой ее историей про себя было, как обдирали они с кодлой ребят постарше одиноких женщин по ночным улицам.

Уже и Зойка Змея на соседней полке подвывает: у этой слезы не дрожат на ресницах, а льются ручьями по красному от расстройства лицу. И у Мухи Люксембург слезы катятся, хотя и не так обильно. Куксятся Соня Цинга и Жанка-Лежанка, надувают из ноздрей сопельные пузыри. Тася Не шалава голосит басом. Беременная Тпруся рыдает, застывши дура дурой в коридоре и перегородив его немаленьким животом.

Да и все уже рыдают: все сто ртов дрожат губами и орут в голос, а сто пар глаз роняют слёзы на рубахи. Вагон ревет, как огромный обезумевший хор.

Испугались заградовцы, отступили в проход. Сестра-портниха крестится испуганно, невзирая на начальство: свят, свят, свят Господь! Сестра-крестьянка — аж белая от растерянности: что ли, чесночные слёзы? Даже Белая озирается ошарашенно, не в силах понять.

Один только Деев спокоен.

— Не надо потому что наганами и штыками перед детьми брякать, — говорит веско, глядя на командира.

Тот уже и сам все понял, кивает своим: по-быстрому давайте! Со злыми и виноватыми лицами солдаты спешат по проходу, через плач и стон, едва заглядывая в отсеки и запинаясь об ошметки ковров, приколоченные к полу. Белая шагает рядом, недоуменно оглядывая зареванных подопечных и бросая подозрительные взгляды на сестер.

Деев покидает вагон последним. И так хочется повернуться к девчонкам, улыбнуться или хотя бы посмотреть с благодарностью — но нельзя, обыск еще не окончен. Он прикрывает за собой вагонную дверь и украдкой гладит стекло, за которым продолжают надрываться плакальщицы.

Едва последний солдат спрыгнул из лазарета на землю, Деев замахал рукой машинисту в будке: трогай! И вот уже басит паровоз, натягивая сцепки. Колеса лязгают по рельсам, делая первый оборот. Дергается и медленно уплывает вбок станционный домишко, качаются нестройно штыки заградовцев. Неужели получится уйти? Неужели утекут они сейчас в бескрайнюю оренбургскую степь, где не настигнут их уже ни контролеры с винтовками, ни депеши с приказами?

Как бы не так! Заградовцы еще до станции не дошли, как Белая метнулась в девчачий вагон. А когда чуть припозднившийся Деев залетел туда следом — уже рыскала по отсекам, вспрыгивая на полки нижнего яруса и заглядывая на верхний.