Мишель Серр - Девочка с пальчик [litres]

Возьмись Монтень объяснить, каким способом голова может достичь совершенства, он бы обвел контур, который нужно чем-то заполнить, и напичканная голова бы вернулась. Сегодня и такая, пустая, голова сразу отскакивает в компьютер. Не в том дело, что она должна быть заменена другой. Не стоит страшиться пустоты. Вперед, смелее… Знание и его форматы, познание и его методы, бесконечные разъяснения и восхитительные синтезы, выставлявшиеся моими предшественниками, словно защитный панцирь, в подстраничных примечаниях и пространных библиографических указателях, пренебрежение которыми мне ставят на вид, – все это валится под ударом меча, опущенного палачами святого Дионисия, в электронный ящик. Но от всего этого отделяется странное, какое-то дикое ego, с невинным и простодушным ничтожеством летящее в пустоту. Изобретательный ум измеряется отдаленностью от знания.

Изменился субъект мышления. Нейроны, которые поддерживают белое пламя над обрубленной шеей, уже не те, что пробуждались в головах наших предков письмом и чтением, а теперь стрекочут в компьютере.

Отсюда – новообретенная автономия мысли, спутники которой – раскованные движения тела и гомон.

До сегодняшнего утра преподаватель в классе или аудитории передавал знание, которое отчасти уже содержалось в книгах. Он оглашал написанное, читал со страницы-источника. Если он изобретал что-то новое, – а это редкость, – на следующий день появлялась страница в сборнике. В общем, он был глашатаем на трибуне кафедры. И вещал, требуя тишины. Теперь это невозможно.

Поднимающаяся в детстве, в подготовительных и начальных классах, в средней школе волна болтовни нарастает, как цунами, и достигает пика в студенческих аудиториях, которые сегодня – впервые в истории – наводнены гулом, заглушающим извечный голос книги. Это явление настолько обыденное, что его уже не замечают. Девочка с пальчик не читает книг и не желает слушать озвученный текст – как собачка со старинной рекламы, не узнающая хозяйский голос. Вынужденно молчавшие в течение трех тысячелетий, ныне Девочка с пальчик и ее сестры и братья составляют немолчный хор, гудящий, перекрывая глас текста.

Почему она болтает заодно с друзьями-балаболами? Потому что знание, оглашаемое с кафедры, и так у всех уже есть. Без упущений. Под рукой. В сети, в Википедии, доступное где угодно. Разжеванное, удостоверенное, проиллюстрированное, выверенное не хуже, чем в лучшей энциклопедии. Никому больше не нужны глашатаи былых времен, исключая тех – редких, на вес золота, – которые говорят что-то новое.

Эра знания кончилась.

Этот новый хаос, как всякая суматоха бестолковый, предвещает коренной переворот – сначала в педагогике, а затем и в политике вообще. До недавнего времени преподавание было предложением. Монопольному, самоценному, ему не было нужды прислушиваться к потребностям и веяниям спроса. Вот знание, собранное на книжных страницах, – говорил глашатай, и показывал, зачитывал, объявлял его. Если вам оно требуется – слушайте, а потом читайте. В любом случае – соблюдайте тишину.

Предложение, таким образом, требовало молчать, причем дважды.

Теперь с этим покончено. Болтовня отвергает предложение, заявляя, изобретая, выдвигая новый спрос – на новое знание. Переворот! Мы, преподаватели, привыкшие говорить, стали слушателями: мы прислушиваемся к хаотичному и неразборчивому гулу неуемного спроса студентов, которых раньше никто не спрашивал, так ли уж им нужно то, что предлагается.

Почему Девочка с пальчик теряет интерес к словам преподавателя-глашатая? Потому что, когда знания предлагаются повсеместно, в любое время, в несметном количестве, одно конкретное и частное предложение становится смехотворным. Когда за редким, сокровенным знанием нужно было куда-то идти, это был вопрос выбора. А теперь, доступное, оно имеется в избытке, под рукой, в том числе и малыми порциями, которые Девочка с пальчик может носить в кармане, вместе с носовым платком. Волна доступа к знаниям так же высока, как и волна болтовни.

Предложение без спроса осталось в прошлом. Колоссальное предложение, явившееся ему на смену, с готовностью течет навстречу спросу. Это происходит в школе, и, я бы сказал, это же будет происходить в политике. Эра специалистов кончилась?

Приникнув мордой и ушами к рупору, собачка, завороженная звуком, застыла без движения. Приученные с малых лет быть тише воды, ниже травы, мы, дети, пускались в долгую карьеру усидчивых, неподвижных, тихих тел за партами. Вот наше прежнее имя: завороженные. Как чистые листы, мы безропотно повиновались учителям, а главное – знанию, которому учителя безропотно повиновались и сами. И для них, и для нас знание было суверенным и непререкаемым. Добровольное подчинение ему никому и в голову бы не пришло подвергнуть анализу. На некоторых знание даже наводило ужас, мешая им учиться. И то были не дураки, а просто запуганные дети. Стоит вникнуть в этот парадокс: если для чего и нужно было устрашение со стороны знания, так это для того, чтобы его не поняли и оттолкнули, хотя оно желало обратного.