Омар Суфи - Последний аккорд

С началом войны и без того скромная жизнь советских трудящихся стало еще более суровой. Люди выживали на скудный паек и питались по карточкам, только мечтая о том, как вдоволь наестся белого хлеба. Анна все больше препиралась на кухне, но в целом, люди сплотились и помогали друг другу. Соседи по коммуналке иногда даже стряпали еду вместе на праздники — Советы аккуратно отмечали 1 мая — день трудящихся и 7 ноября — день революции. Все с нетерпением слушали новости с фронта, переговаривались и ложились с надеждой победы.

Однако пусть вам не покажется, что коммуналки были идиллией. Совместное общежитие, когда все знали про все, что происходит у тебя в доме, не могло быть хорошей затеей.

Но власть Советов вообще трудно воспринимать однозначно. Тем более с точки зрения искусства. Да, была цензура, но и было поклонение классической музыки, а не всякой там «попсе», которая заполонит человечество в конце двадцатого века.

В комнате у Адиля я часто вел беседы со столовым буфетом еще дореволюционной мануфактуры. Адиля дед был врачом в Биби-Эйбате — промышленном районе Баку, который позже переименовали в «Баилов». Так вот, буфет часто вспоминал, что к Адиля деду приходили бедные рабочие на лечение, платили из своей скромной зарплаты и никаких там социальных гарантий. А теперь посмотри — медицина бесплатна для всех, да еще к тому же люди едут в дома отдыха и санатории.

Не знаю, не знаю… Могу только сказать, что мое пребывание у Адиля закончилось трагически. Как я говорил, Адиль иногда наигрывал дома на таре. А его сосед Вагиф Мансуров взял да и стуканул на него. Времена были тяжелые… Людей забирали пачками. Каждый офицер НКВД соревновался в том, сколько врагов народа он раскроет. Стукачи же соревновались в том, сколько людей они сдадут. Вот так и пришли и забрали Адиля в один из вечеров 1947 года. Через месяц забрали его жену, а детей отдали в дом для сирот — родственники побоялись взять детей врага народа. Слышал, что Адиля обвинили в национализме и пан-тюркизме и выслали в лагеря в Сибирь. Жена тоже куда-то сгинула. Имущество конфисковали — часть распределили по спискам среди государственных служащих, а часть распродали через комиссионный магазин, в том числе и меня.

Вообще, Адилю немного повезло — он пережил лет этак на десять волну репрессий против азербайджанских композиторов и музыкантов. Начавшаяся в тридцатые годы кампания против традиционной азербайджанской музыки смыло много прекрасных музыкантов. Я не мог понять — причем тут музыканты?! Музыка так аполитична — или я ошибаюсь. Все не так?

Известную оперу Муслим Магомаева[1] «Наргиз» изменили до неузнаваемости. Это должна была быть опера о старом как мир любовном треугольнике. Но заставили изменить либретто, и теперь в любовную пару вторгался оппозиционер советской власти в лице мусаватиста.

В 1938 году арестовали известного народного певца-ашуга Микаила Азафли. В том же году расстреляли директора азербайджанского театра оперы Аббаса Мирза Шарифзаде. Все это было в диковинку мне слышать. Адиль называл много других имен, иногда громко, — это и сгубило его. Вот такие времена были.

[1] Муслим Магомаев (1885—1937) — азербайджанский композитор, дед певца Муслима Магомаева (1942—2008)

Глава десятая

Вечера

Следующие двадцать три года я провел в семье Гасымовых — очень милых людей. Старший Гасымов — Ахмед, был архитектором, строил и проектировал дома, а позже стал работать в бюро городского планирования. Он в годы правления мусаватистов, в 1919 году был направлен на учебу… Куда? Конечно в Германию, где учился на архитектора. Завершить учебу ему не удалось, и он вернулся в Баку, где, впрочем, доучился в политехническом институте. К тому времени его отца чуть было не репрессировали — он был богатым торговцем до революции. Но, кончилось для него все благополучно — имущество экспроприировали, а самого оставили в покое до 1937 года. В тот год за ним опять пришли, но он был тяжело болен, прикован к постели и НКВД пощадило его — через пару месяцев он умер естественной смертью.

Тень капиталиста–отца лежала на Гасымове долго — его не принимали в коммунистическую партию, а значит, он не мог получить повышение по должности, несмотря на то, что за плечами Гасымова к концу тридцатых годов была работа с такими известными азербайджанскими архитекторами как Микаил Усейнов и Садых Дадашов. Во время же войны его направили работать к бакинскому «Корбюзье» — Константину Ивановичу Сенчихину. Он того хорошо знал еще по студенческим годам. Работая с ним, Гасымов участвовал в проекте Сенчихина по созданию в годы войны так называемого «ложного Баку» — искусственного городка, сделанного для того, чтобы предотвратить немецкие бомбардировки промышленных объектов Баку. Участие в этом проекте полностью смыло с Гасымова остатки «буржуазной накипи» — проект был премирован и ему дали, наконец, повышение. После войны же в Баку был построен известный дом, получивший название «Монолит», спроектированный, кстати, архитектором Сенчихином, и Гасымов получил квартиру в этом доме. Наконец-то он приобщился к руководящей элите страны.