Омар Суфи - Последний аккорд

Мне по началу, когда только перевезли в квартиру Яшки, было все это в диковинку. Да уж, я-то жил до революции в хоромах, а опосля ресторана я попал в клуб. Так что, как живет по-настоящему советский народ, я до этого не знал. Да и не мог представить, что можно жить несколькими семьями в квартирах, которые по идеи были построены до революции для одной семьи.

Мой новый хозяин — Адил Балаханов, преподавал в консерватории, а сам в свое время играл на народных инструментах. Его любимым инструментом был «тар», но в конце тридцатых годов он был запрещен и Адил-муаллим учил студентов нотной грамоте. Мне трудно вам сказать, зачем такой народный инструмент как «тар» попал в немилость советским властям. Но из-за него головой поплатился поэт Микаил Мушвиг, который написал известное стихотворение «Oxu tar, kim səni unudar…», то бишь «пой тар, никто тебя не забудет…» Адиль имел, кстати, тар, но он его прятал в большом сундуке среди всякого хлама и изредка доставал его и очень тихо наигрывал народные мелодии.

У Адиля было двое сыновей. Его жена тоже была преподавательницей — обучала математику в средней школе. Она была одной из первых женщин-мусульманок, которая стала учительницей математики в Баку в тридцатые годы. Эта была чрезвычайно интеллигентная семья, а значит, по определению была обречена сгинуть в кровавом молоте сталинских репрессий.

Я достался Адилю по той причине, что перевозить пианино в Москву для Яшкина семьи было накладно, и они продали меня (задешево, кстати). Но жаловаться не приходиться. Хоть и оценили меня дешево (но с другой стороны, что спрашивать с советских людей, получающих скромное жалованье), но зато я достался музыканту. Адиль иногда принимал дома студентов, и они разучивали различные народные мелодии — так я приобщился к азербайджанской музыке в «пианинном» варианте — звучало вполне экзотически и интересно, правда, немного печально. Как я уже отмечал, в доме у Ашур-бека мне приходилось в живьем слушать мугам и ашугов, но у Адиля все это было поставлено на академическую ногу.

Жизнью то я, в целом, был доволен — после нудных разучиваний Яшки я наконец-то попал в руки профессионала, хотя и тяготевшего к народным инструментам. Я все же для него был сподручный инструмент.

Приблизительно через год после приобретения нового хозяина, в июне 1941 года грянула война между Советским Союзом и Германией. Вам должно было быть ясно, какие чувства я должен был испытывать…

Увлекшись рассказом про семью Яшки и про моих соседей по коммуналке, я не упомянул бурных политических событий тридцатых годов. Еще в семье Яшки до меня дошли тревожные новости о приходе Гитлера к власти в Германии. Понятия я не имел кто это такой — политикой я интересовался постольку поскольку. К тому же после прихода Советов я совершенно потерял связь с родиной. Никаких предметов оттуда советским людям не поступало — так, что я не знал о том, что твориться в новой Германии. Про Гитлера я знал только то, что ему нравиться музыка Вагнера — мне она тоже нравиться. Бедный Вагнер — после Гитлера все только и поминают, что этого композитора любил слушать Гитлер. Ну и что? В чем вина Вагнера?

Но беспокоило меня другое — помню, как Яков и Эсфира говорили о том, что Гитлер начал гонения на евреев в Германии. Как то до этого все жили по-другому и воевали по-другому — уж если короли дрались, то за землю, а не за истребление одного народа другим. Как ни парадоксально, про истребление целых племен писалось еще в Библии — еврейский боженька милостив не был, впрочем, он такой же бог и для христиан и мусульман, как я уже один раз отметил. В любом случае, то, что сотворил Гитлер — это чудовищно.

Вообще тридцатые годы потрясли человечество основательно. Это было время сталинских репрессий, гитлеровских чисток, Великой депрессии, кейнсианства и экзистенциализма. Этому предшествовали с точки зрения искусства революционные двадцатые — тогда казалось, что наступает новый мир — революция в России, сюрреализм, модернизм, вера в прогресс и прочее.

Моя жизнь в тридцатые годы была зажата в стенах советской коммуналки, где я подвергался нудным упражнениям Яшки и ощущал боль Эсфиры. Но то, что мир шел к коллапсу, я как-то не ощущал.

Все изменилось в июне 1941 года — немцы напали на Советский Союз. Мне совсем стало неуютно в Советском Союзе. Помню как-то сосед Халил, играя нарды с Адилем, отметил: «Это пианино немцами сделано. Делать они вещи могут как надо, но они все равно сволочи…» Чувства, впрочем, его были понятны — двух его сыновей заберут в армию и один из них погибнет на фронте.