Шанель Клитон - Следующий год в Гаване

— И тебя это устраивает? — спрашивает он с сомнением на лице.

— Нет, конечно же, нет. Но ты говоришь так, словно у меня есть неограниченные возможности выбирать то, что мне нравится.

— А если бы именно так и было?

— Я не интересуюсь политикой, — отвечаю я.

Это одновременно предупреждение и предостережение — революция меня не интересует. Меня не интересует даже упоминание о ней. Гавану сотрясают не только взрывы бомб; расстрельные команды президента Батисты в последнее время развернули бурную деятельность, и ни один кубинец, каким бы богатым он ни был, не может быть уверен в собственной неприкосновенности. Тому доказательство — мой родной брат. Лучшее, самое благоразумное, что можно сейчас сделать, чтобы выжить в Гаване, — это не лезть на рожон, не высовываться и жить своей обычной жизнью. Жить так, словно ничего не происходит и мир вокруг тебя не впадает в безумие.

— Ты говоришь так, будто политика — это что-то такое, что живет отдельно от нас. Как будто политика не является частью нашей жизни. Как ты можешь не замечать то, что так важно для целостности нашей страны, нашего народа? Как можно игнорировать то, что непосредственно влияет на жизнь стольких людей?

— Очень немногие могут позволить себе роскошь быть политиком на Кубе.

— Да, а еще никто не может позволить себе роскошь не быть политиком на Кубе, — парирует он.

Пылкость и убежденность, с которыми он произносит эти слова, преображают его на моих глазах. Его слишком длинные волосы развеваются на ветру, темные глаза сверкают, и что-то в его свирепом взгляде напоминает мне корсара, чей портрет висит на стене нашего дома. Этому человеку не требуется ничьих разрешений. Это человек действия, человек, в душе у которого бушуют страсти.

Каково это — быть женой такого мужчины?

— А тебе самой не надоело сидеть с опущенной головой и молиться, чтобы тебя никто не заметил? — спрашивает он мягким голосом.

Его вопрос задевает меня. Его настойчивость одновременно привлекает и отталкивает. Сколько часов я потратила на подобные разговоры с братом, и, в конце концов, чем все это закончилось? Я не кривила душой — революция действительно не вызывает у меня никакого интереса. Меня не интересуют вооруженные восстания, меня не интересуют убийства. Много женщин сражаются в этой войне за будущее Кубы, но у меня нет никакого желания присоединяться к их рядам, чтобы взамен быть изгнанной из семьи, как это случилось с Алехандро. Пабло говорит о свободе, и его слова наполнены любовью к своей стране. И это не может не вызывать у меня восхищения.

Политика Батисты не преследует интересы Кубы и кубинского народа. Политика Батисты направлена на защиту его личных интересов, на увеличение его собственного богатства, на расширение его власти, чтобы он мог вечно править островом.

Неужели мы все смеем надеяться на большее? Конечно.

Но трудно на что-то надеяться, когда все, что вы видели, — это коррупция, когда ваша реальность — это нечестные выборы и отсутствие альтернатив.

Его надежда меня восхищает; я ловлю себя на том, что испытываю зависть. И не только зависть — его уверенность меня пугает.

Пабло качает головой.

— Мне очень жаль. Мне не следовало говорить о таких вещах.

На моих губах появляется печальная улыбка.

— Ты не производишь впечатления человека, который беспокоится о том, что ему следует делать, а что нет.

— Это правда, — соглашается он, улыбаясь.

Под лучами палящего солнца мы идем рядом, но не касаемся друг друга. Худощавая, высокая фигура Пабло скрывает меня от взглядов зевак. Мои волосы развеваются при малейшем порыве ветра, и Пабло наклоняет голову, чтобы полюбоваться прядями моих волос на свету, выражение его лица смягчается. Мои щеки снова пылают.

Обычно я не такая серьезная и не такая застенчивая, но все здесь кажется каким-то другим, каким-то очень важным. Я позволила себе провести с Пабло один-единственный вечер, который закончится еще не скоро. Я хочу насладиться каждой минутой, каждым взглядом, каждым произнесенным словом.

Роза в моих руках невероятно мягкая.

— Ты читала Монтескье? — произносит Пабло, и его вопрос застает меня врасплох.

— Нет, не читала.

— Почитай. Особенно правдивыми его слова мне кажутся тогда, когда я приезжаю в Гавану. — Пабло отворачивается от меня, его взгляд скользит по зданиям на другой стороне набережной Малекон. — Монтескье говорил, что империя, рожденная в войне, должна поддерживать себя войной.