Шанель Клитон - Следующий год в Гаване

Кристина уходит, оставляя меня одну на кухне, которая выглядит так, словно время остановилось в пятидесятых годах, из нового — лишь импровизированный ремонт и отношение к делу.

Как бы моей бабушке жилось в этой версии Кубы? Почему-то я не могу представить себе, как она готовит черную фасоль и рис на старой плите. Моя бабушка могла быть очень разной в зависимости от того, какие у вас с ней были отношения. Для меня она всю жизнь была олицетворением любви, а для многих — дамой, которая управляла общиной кубинцев в Майами твердой рукой, усыпанной драгоценными камнями.

Конечно, ее семья после революции тоже очень пострадала. Бабушка рассказывала мне истории о том, как им пришлось приспосабливаться к совершенно новому образу жизни в Соединенных Штатах, как они оплакивали жизнь, которую им пришлось оставить на Кубе. Однако…

Моему прадеду потребовались годы, чтобы вернуть себе тот уровень жизни, которого он лишился из-за революции. Однажды он купил одно из самых больших поместий в Палм-Бич, чтобы показать всему миру, что даже коммунизм не может уничтожить семью Перес.

— А бабушка уже легла спать? — слышу я вопрос Луиса, который переступил порог кухни, держа в руках грязную посуду.

— Нет, она на минутку ушла в свою комнату.

Он ставит тарелки на крошечную стойку. Губы его плотно сжаты, а глаза кажутся уставшими.

— Ей нужно отдыхать. Но попробуй сказать ей об этом. Она позволяет нам помогать немного, но все равно работает больше, чем следовало бы в ее возрасте.

Луис моет посуду, стоя спиной ко мне, а я подхожу к раковине, беру одну из тряпок и вытираю те тарелки, что он уже помыл. Он бросает на меня любопытный взгляд, но ничего не говорит. Мои руки дрожат, когда я вытираю тарелку салфеткой.

Эта посуда — настоящая сборная солянка. Некоторые из тарелок с элегантными клеймами на донышках явно когда-то являлись частью дорогих сервизов. Другие — простые и дешевые. Луис обращается со всеми одинаково, его мыльные пальцы методично протирают их тряпкой. Ногти у него аккуратно подстрижены, пальцы тонкие, кольца он не носит.

Интересно, как давно они женаты?

Я чувствую потребность нарушить тишину.

— Ты прекрасно играешь.

Он не отвечает.

— Я слышала, как ты играл на саксофоне, — добавляю я.

Снова в ответ тишина.

— А ты давно играешь?

Уголок его рта поднимается. В то время как женщины в доме — за исключением, конечно, Анны — смотрят на меня сквозь призму недоверия и презрения, он, кажется, снисходительно забавляется, как будто я какое-то странное существо, вырванное из привычной среды обитания и брошенное посреди мира, к которому явно не принадлежу.

— С самого детства. Мой отец меня научил.

Отец, который погиб в Анголе. Я сочувствую матери Луиса, которая осталась вдовой и которой пришлось одной растить ребенка на Кубе — это, конечно, нелегкий труд.

— А сколько тебе было лет?

— Когда он умер?

— Да.

— Семь.

Я сглатываю.

— Мне очень жаль.

Луис ополаскивает одну из тарелок, протягивает ее мне и на мгновение его пальцы прикасаются к моим, прежде чем он отворачивается и берет следующую. Его движения четкие и отработанные, словно он производит детали на сборочном конвейере.

Я пытаюсь найти еще какую-нибудь тему для разговора, на кухне воцаряется тишина, если не считать журчания воды и грохота посуды, расставляемой на крошечной столешнице.

Анна возвращается через минуту с коробкой в руках.

Я заканчиваю вытирать последнюю тарелку и присаживаюсь к ней за стол, а Луис, извинившись, уходит.

Шкатулка из темного дерева с маленьким золотым замочком, чуть больше коробки из-под обуви. Такую шкатулку вы ожидаете увидеть в кабинете джентльмена, в ней обычно хранят сигары, наличные или драгоценности сомнительного происхождения.

— Она принадлежала твоему прадеду. — Анна с улыбкой протянула ее мне. — Элиза ее одолжила.

Мой прадед Эмилио Перес. Сахарный барон. Сторонник Батисты.

Он умер еще до моего рождения, но я видела его на старых семейных фотографиях. Он был красив, высок и утончен. Судя по рассказам, которые я слышала от бабушки и ее сестер, он был человеком, которого бизнес интересовал больше, чем семья, но которого все равно все любили.

— Когда семьи покидали Кубу, они не знали, что уезжают так надолго, — произнесла Анна. — Большинство считало, что режим Фиделя будет временным. Они не могли вывезти все личные вещи из страны, но они также не хотели оставлять их в своих домах, так как опасались, что их либо присвоит правительство, либо украдут воры. Поэтому они закапывали их на задних дворах или прятали в стенах родных домов, чтобы вещи дождались возвращения своих хозяев.