Чжан Юэжань - Кокон [litres]

Подошел Инь Чжэн, встал рядом. Мы смотрели на лужайку. Как хорошо в Пекине летом, вздохнул он. А ведь мне этот город никогда не нравился, как разберусь с делами, так сразу и уезжаю. Почему, спросила я. Наверное, слишком большой и суматошный, ответил Инь Чжэн. Лет десять назад я собирался сменить университет и едва не выбрал Пекин, но все-таки передумал. Он взглянул на часы: Цзяци, пойдем отсюда. Тебе не надо домой? Если нет, давай где-нибудь посидим? Он предложил летнюю веранду в баре на первом этаже его отеля, туда можно было дойти пешком. Мы шли по пустынной улочке посольского квартала. По обе ее стороны росли высокие тенистые платаны, мягкое сияние фонарей сливалось с лунным светом. Он спросил: ты еще пишешь стихи? Нет, ответила я. Он сказал: да, я тоже. Я спросила: все время отнимают мемуары? А ты откуда знаешь? Он удивленно посмотрел на меня, потом кивнул: да, я ведь сам говорил на сегодняшней встрече. Годы берут свое, сил все меньше, написал несколько строчек и уже устал. Хотел закончить книгу в этом году, но, видимо, придется отложить до следующего. Я спросила: что там будет? Он сказал: детство, “культурная революция”, студенчество, вся моя жизнь. Нудная писанина, вряд ли кто-то захочет такое читать, но для меня эта книга очень важна. Инь Чжэн многозначительно на меня посмотрел: когда она выйдет, подарю тебе авторский экземпляр. Мы подошли к широкому перекрестку, остановились у светофора. Он повернулся ко мне и сказал: помню нашу первую встречу, как мы сидели у ворот твоей школы. Прошел дождь, мы страшно замерзли, кажется, была осень. На самом деле была весна, но я не стала его поправлять. Наверное, в его памяти та ночь уже неотделима от осени.

Летняя веранда была полна народу, мы заняли последний свободный столик. Снова взглянув на часы, Инь Чжэн сказал, что должен позвонить. Отошел к барной стойке и стоял там, с улыбкой прижимая к уху телефон. Я отпила белого вина и написала Тан Хуэю, что встретила друга, немного задержусь, ложись без меня. Спустя несколько минут пришел односложный ответ: хорошо. Инь Чжэн вернулся за столик, мы чокнулись и молча выпили. Он объяснил, что звонил дочери, она отказывается засыпать, если не услышит его голос. Это было неожиданно. Он сказал: несколько лет назад Мэн Цзин вдруг передумала и захотела ребенка. Мы попробовали ЭКО, в конце концов получилось. Девочка? Девочка, пять лет. Как хорошо, ответила я. Мэн Цзин может научить ее танцевать. Он кивнул: она оказалась отличной мамой, кто бы мог подумать.

Ночной ветерок зашуршал бамбуком у стены. Цзяци, ты еще винишь меня? – спросил Инь Чжэн. Я взглянула на него, переспросила: что? Нет, ничего. Я подлила себе вина. Притормози немного, сказал Инь Чжэн. Но я не послушалась, тогда он тоже выпил. Надеюсь, я тебя не ранил. Ты знаешь, я очень переживал. Я кивнула и выпила еще. Инь Чжэн крикнул, чтобы нам принесли новую бутылку. Пришел официант, выкрутил пробку, разлил вино по бокалам и удалился. Глядя ему в спину, я качнула головой и процедила: я одно не пойму, почему же с той девушкой ты не переживал? Инь Чжэн смотрел на меня, по его лицу растекалась странная усмешка. Я все-таки бросилась в атаку и швырнула ему этот засевший в сердце вопрос. Он отнюдь не утратил своей мощи и вышиб землю у меня из-под ног, едва я успела договорить. Гордость снова разорвало на мелкие кусочки. Я ждала, когда Инь Чжэн что-нибудь скажет, меня спасли бы любые слова. Но он разглядывал бамбук, пил вино и молчал.

Мы долго сидели в тишине, и когда я решила, что этот вечер так и закончится молчанием, Инь Чжэн выпрямился, положил руки на стол и заговорил: Цзяци, кое о чем я тебе не рассказывал. Мы с твоим папой были не друзьями, а скорее врагами. Когда создавалось поэтическое общество, мы с ним сражались за пост председателя, оба молодые, амбициозные, с огромным самомнением, и ни один из нас не хотел уступать. Некоторые студенты поддерживали его, другие меня, наши группировки вели непримиримую борьбу. В конце концов эта борьба меня всерьез утомила и я решил выйти из общества. Твой папа стал председателем, у него была настоящая страсть к лидерству и собственная философия, которую он насаждал среди остальных членов. Стихи стали своего рода властью, чем-то вроде религии. Инь Чжэн глубоко вздохнул: я не должен судить твоего папу, ведь ты уважаешь его как никого другого. Я тоже его уважал, иначе не испытал бы такого разочарования. Мне было немного грустно, когда он бросил писать. Дело даже не в том, что я лишился достойного соперника, просто я понимал, как ему больно, ведь он во всем стремился быть первым. Никто не знал, что произошло, но талант дается человеку Богом, и Бог в любой момент может его забрать. Конечно, твой папа с этим бы не согласился, он говорил, что у него просто пропала охота писать, что это занятие кажется ему бессмысленным. Оставшись работать в университете, он все силы отдавал преподаванию и науке. Должен признать, он был очень талантлив, преуспел и в научных занятиях, наш руководитель, профессор Сунь, всегда его выделял, считал своим преемником. Но и профессор Сунь оказался жестоко разочарован: его любимый ученик предпочел науке продвижение по служебной лестнице. Твой папа считал, что его последняя публикация не получила должного признания, а окончательно его подкосила сорвавшаяся поездка в Штаты по научному обмену. Он стал помогать декану в административной работе, и тот решил сделать его своим заместителем. Судя по всему, твой папа не умел бороться с неудачами, быстро опускал руки, бросал намеченную цель и брался за что-нибудь новое. Вскоре из-за ссоры с деканом он и на карьеру махнул рукой. В то время он отличался весьма радикальными взглядами. Узнав о них, декан был очень недоволен, и, естественно, пост заместителя ему не доверили. Вскоре твой папа уволился. Вот так этот яркий, амбициозный, талантливый человек исчез из нашего круга. Потом мне говорили, что он уехал в Пекин, стал заниматься бизнесом, разбогател. Я ни капельки не удивился, правда. Мне казалось, у него будет получаться все, за что бы он ни взялся. А потом я узнал о той аварии… Я был потрясен, долго не мог поверить. Когда он уезжал из Цзинаня, я чувствовал, что наши счеты не кончены и однажды мы еще увидимся. Поэтому, встретив тебя, я подумал: надо же… Я не собирался тебя обманывать, просто считал нужным умолчать о некоторых некрасивых эпизодах, скрыть их от тебя.