Рэйчел Бинленд - Флоренс Адлер плавает вечно [litres]

– Айзек, – приветствовал его отец, произнося его имя как «Айтжак». – Dem is a ongenem iberrashn [16] Какой приятный сюрприз ( идиш ). .

– По-английски! – взмолилась Гусси. – Я же ничего не понимаю!

– Разве это плохо? – спросил отец Айзека, хватая Гусси за нос и одновременно пряча большой палец в кулаке. – Вот и нет у тебя носа. – Гусси попыталась схватить деда за руку, но тот только поднял ее выше.

– Мы тебя подвезем? – спросил Айзек, зная, что в субботу ответ может быть только отрицательным.

– Твой отец, он сумасшедший, – сообщил отец Айзека, поворачиваясь к Гусси. – Прогуляешься до дома со стариком?

– Да! – радостно закричала Гусси.

– Увидимся дома, – бросил отец через плечо, уже пробираясь с Гусси сквозь траву в сторону Гершал-авеню и своего дома, расположенного в другой части поселка.

Айзек пнул высокий сорняк и вернулся к машине. Гусси была очарована отцом Айзека, потому что он ее не растил. А его отец мог позволить себе щедро раздавать ласку, потому что не пытался убедить внучку работать на убыточной ферме. Когда рос Айзек, все было совсем по-другому.

Его родители прибыли в Аллайанс в 1887 году, с одним только мешком одежды и младенцем – старшим из братьев и сестер Айзека. Как ни крути, их первые годы в качестве колонистов не были радостными. Айзек даже не знал, почему это стало для кого-то сюрпризом. Его отец работал учителем в воложинской иешиве [17] Иешива – высшее религиозное учебное заведение, предназначенное для изучения Устного Закона, главным образом Талмуда. и не знал ровным счетом ничего о сельском хозяйстве. Он читал Моне Бокала и Моше Хердера [18] Моне Бокал и Моше Хердер – два первопроходца движения «Ам Олам» («вечный народ») за эмиграцию в США и обустройство жизни там за счет производительного труда. и верил в движение возвращения к земле, но это не значило, что он знал, как доить корову или сеять стручковую фасоль. «Сообщество помощи иммигрантам-иудеям» давало уроки сельского хозяйства, но они не могли исправить того факта, что отец Айзека был в душе философом, а не фермером.

Айзек развернул машину на лужайке и выехал на Гершал-авеню. Через несколько мгновений он обогнал Гусси и отца, шагавших под ручку по узкой дорожке. Когда спина его отца так согнулась? Он нажал на клаксон, когда проезжал мимо, и оба они помахали ему. На Алмонд-роуд он повернул направо и поехал в сторону отцовской фермы.

Фермерский дом, как и многие другие в Аллайансе, начал разваливаться. Каждому из первых поселенцев выдали по сорок акров земли, а «Сообщество помощи иммигрантам-иудеям» выписало им подъемные кредиты. Жители Аллайанса строили свои дома и хлева в кредит, и чтобы выплатить займы, урожаи должны были приносить доход сразу. Но доходов не было, и почти у всех пошли задержки выплат. Чтобы свести концы с концами, мужчины вернулись к старым, знакомым привычкам. По ночам они ездили в Норму работать на единственной в округе швейной фабрике, либо ждали заказов на ручное шитье, которые фабрики Нью-Йорка и Филадельфии начали в большом количестве отсылать в Аллайанс и другие еврейские поселения.

Айзек родился на тринадцатом году провалившегося сельскохозяйственного эксперимента родителей. Младший из дюжины детей, он едва вырос настолько, что мог вытащить из земли сладкий картофель, когда его старшие братья и сестры начали свой исход. Большинство отправились в Филадельфию, находившуюся в тридцати пяти милях. Двое осели в Нью-Йорке, один уехал далеко на юг, в Новый Орлеан. Один пал на поле сражения во Франции.

К тому времени, как Айзеку исполнилось двадцать, он тоже начал планировать отъезд. Не только потому, что не мог представить, как всю жизнь будет ковыряться в земле. Аллайанс и Общество помощи иммигрантам-иудеям искалечили его когда-то любопытного отца, и Айзек хотел отправиться куда-то, где не будет никому должен.

Правильнее всего было бы сесть с отцом и признаться, что он не хочет заниматься фермерством. Но он не мог посмотреть в лицо его разочарованию. Вместо этого он собрал небольшую сумку с вещами, взял сорок долларов из старой жестянки из-под зефира, которую отец хранил в морозильном ящике, и ушел в ночь, чтобы сесть на первый поезд из Нормы на юг.

Айзек никогда не покидал даже округ Салем, что уж говорить о Нью-Джерси. Под его пораженным взглядом за окном поезда плоские угодья нью-джерсейских прибрежных равнин сменились холмами виргинского Пидмонта, северокаролинские сосны обернулись южнокаролинскими дубами, а влажная земля Джорджии превратилась в болота Флориды. К Джексонвилю поезд оказался битком набит спекулянтами, держащими путь на юг. Айзек купил себе билет до Майами, но в вагоне все только и говорили, что о Уэст-Палм-Бич, и когда половина пассажиров сошла именно там, с ними сошел и Айзек.