Михаил Гиголашвили - Кока

– Теперь фото!

Кока поволокся в угол к фотоаппарату на треноге. Встал возле шкалы роста. Харя щёлкнул его в фас и профиль, заставив держать в руках чёрную дощечку с фамилией и статьёй. Стал диктовать Салу:

– Так… Рост, пиши – 187… Здоровый бугай… Волосы, пиши, чёрные… Борода чёрная… Глаза… зеленоватые, что ли… Или сероватые, хрен разберёт… Нос кавказский, как у всех зверей… Особых примет не видно. Наколок нет? Кликух нет? Вещей нет? Давай теперь на отпечатки! Поиграй на пианине! – указал дручком на белый шкафчик, где Сало, покончив с записью, ловко и споро смазал валиком кончики Кокиных пальцев, приложил каждый к листу, кивнул на стопку рваной газетной бумаги:

– Оботри!

Кока попытался очистить пальцы от въедливой краски, но вышло ещё хуже: газетные обрывки больше пачкали, чем счищали.

– Теперь куда?

– Куда надо! Тебе понравится! – расплылся Сало в улыбке и повёл Коку из комнаты на лестницу, всю в решётках, мимо плаката:

“на территории сизо держать руки за спиной”

На лестнице Сало спросил в спину:

– Бабло есть? Нет? Скажи мамане, пусть пришлёт.

– Как? Куда?

– А просто – мне домой принесёт, адрес дам, а я тебе передам. Будешь жировать за милую душу!

Коке послышалось “шировать”. Он переспросил:

– Шировать? – Что вызвало смешки Сала:

– Если бабла до хрена, то и шировать можно, и пировать, и баб притаранить не проблема! – От него разило табаком и пивом, дручком он толкал Коку, как лошадь, то в один бок, то в другой: – Направо! Налево! Стоять!

Эти мирные и понятные разговоры как-то обнадёжили Коку, однако хаоса в голове унять не могли.

Дежурный впустил их на первый этаж, где висел плакат:

“примерное поведение ускорит твоё освобождение”

Они шли по коридору, провонявшему дешёвой едой, запахом нечистых человеческих тел и хлоркой. И Кока вдруг услышал тюрьму: из-за железных дверей доносились вскрики, смех, щелчки нард, обрывки голосов. Там шла неведомая и пугающая тайная жизнь – другая, скрытая, своя, особая! И в ней надо быть тем, кто ты есть, не выделываться, а всяких чмо, если товарить – только ногами, “на крайняк – табуретом по башке”, как учил Черняшка…

Сзади раздался звонкий стук ключей о решётку, перекличка:

– Веду пятую!

– Принял!

Сало засуетился:

– Мордой в стену! Живо!

Не успев ничего увидеть, стоя спиной, Кока услышал топот многих ног, звук шагов, жужжание, шуршание, как будто за спиной проползает большая змея… “Камеру проводят мимо!” – понял.

Переждав, дошли до конца коридора и спустились по другой лестнице в подвальный этаж. Пахнуло холодом, сыростью, хлоркой – этот запах Кока, несмотря на шок, сразу узнал: такой же тяжёлый дух стоял в подвалах КПЗ, куда он угодил первокурсником на свои первые пятнадцать суток…

Вот дверь с надписью масляной краской “КАРАНТИН”.

– Стоять! Сюда!

В глазах зарябило. Камера большая, потолок высок. Двухъярусные нары. Человек десять – пятнадцать. Стола нет. Воздух сиз от дыма – курят. Окно наполовину скрыто землёй – подвал. Как учили, Кока сказал:

– Мир в хату!

Отозвались:

– И тебе туда же!

– Входи, коли идти больше некуда!

– Первоходка стопро!

– Кто смотрящий? – спросил Кока.

– Чего? – засмеялся круглолицый конопатый парень с верхнего яруса. – Тут руля нет. Вольница! Лягай, где место есть!

Кока прошёл вдоль нар (на нижних трое играли в карты, другие смотрели) к окну. Сел около пожилого опрятного человека – тот читал обрывок газеты. Поднял глаза на Коку:

– Садись. Тут свободно. Здесь нет смотрящих. Это карантин. В бане вымоют, одежду прожарят – и по камерам разгонят. Первый раз? Я тоже, – вздохнул он и закашлялся. – Дышать не могу от дыма, лёгкие слабые, астма. Меня дядя Абдул зовут!

– Кока… Мазила.

Огляделся. Справа от двери – умывальник в пятнах ржавчины. В другом углу – параша-очко за железной метровой загородкой. Никто к нему, Коке, не обращался, ни о чём не спрашивал. Между собой тоже почти не говорили: кто-то спал, кто-то курил около зарешёченного окна, кто-то продолжал играть в карты. Слышалось:

– А мы с бубей! Опять с ебубей!

– И чего? Вот кресты против ебубей!

Разный люд. В основном молодые, но есть и в возрасте: древний старец в вязаной шапочке лежит недалеко, дядя Абдул копошится рядом, никак не может уложить на голых нарах доски-подушки. Человейник, как говорила бабушка.

Кока лёг и затих. Хотел было спросить – если ли кто из Грузии? – хотя не похоже. Да и надо ли? Тут карантин, разные люди. Кто знает, на кого нарвёшься? Но он всё-таки негромко спросил по-грузински, есть ли кто-нибудь из Грузии, не получил ответа, только Абдул поинтересовался, на каком языке Кока говорил. Тот ответил, а про себя подумал: “Меньше говори, больше слушай и молчи, как учили. Длинный язык – короткая жизнь…”