Михаил Гиголашвили - Кока

Он начал следить, как больные едят. Тут уже вежливости и корректности нет! Многие нависают над тарелками, словно боясь, что еду отнимут, поводят глазами, как звери во время кормёжки. Некоторые неряшливы, у них капает изо рта, а стол усыпан остатками еды. Дрожа и разливая, несут ко рту чашки. Массимо пару раз принимался утробно рыгать. Негритянка-Будда при еде громко, на всю столовую, клацала трясущейся челюстью. Кривой с тиком не мог попасть в рот ложкой, разливая йогурт. Баба-сумка прятала в торбу что под руку попадало, включая чужие объедки и мусор. Две худые девочки пытались кормить третью, но та отбивалась, визжала. Оба молодых двухсоткилограммовых толстяка уплетали по пятой булочке. А похожая на каракатицу женщина на кривых ногах унесла свою тарелку в соседнюю комнату отдыха (где столы с настольными играми и диван перед маленьким телевизором).

Брат Фальке, надзиравший за ужином, строго окрикнул её:

– Мадам! Нельзя тащить еду в палаты и другие места! Тараканы заведутся! Здесь принимать пищу!

На что женщина ответила ему громко и чётко по-русски:

– А не шёл бы ты на хуй?

Фальке погрозил ей пальцем, а Кока отметил себе, что с каракатицей стоит поговорить. Но не сейчас.

После микстуры и еды потянуло на сон. Он сказал Массимо, что идёт спать, тот кивнул:

– Я телевизор посмотрю. Может быть, покажут, как ригатони готовить…

Кока бочком, мимо молодки-цыганки (та в голос ругала кого-то, кого в коридоре не было), пробрался в свою палату, в ванную, долго стоял под душем (благо захватил с собой резиновый чулок). Он опять стал обретать власть над своим телом, а оно, прежде разломанное на части, стало собираться в единый ком. Как говорил Лудо? “Мир со мной рождается и со мной умирает”. Если он, Кока, скинет ломку, то близко к порошку не подойдёт. Всё, амба!

Повесил куртку в шкафчик. Завтра надо одежду какую-нибудь найти, а то он в нелепой больничной пижаме… Хотя кому тут до этого дело?.. Все бродят в своих мирах, как, впрочем, и остальные люди, но тут, видно, миры искажены, смещены, покорёжены, обращены вспять, когда прошлое видится в телескоп, а будущее – в микроскоп (или, может, наоборот: прошлого нет, а впереди – одно розово-радужное будущее, которое уже началось).

Он лёг в свежую постель и слышал через дверь, как рыгает возле телевизора Массимо, как медбратья кричат, что всем пора по палатам:

– Стефан! Гюнтер! Отойдите от дверей! Закрыто на ночь! Куда вы? За шоколадкой? Нет, всё, отбой! Автоматы отключены!

Вот оно что. Общая дверь отделения на ночь закрывается! А окна не открываются. Забиты накрепко, только форточка вверху, куда не долезть. Понятно. Страхуются. Мало ли кто тут лежит? Вдруг взбредёт в голову с собой покончить? Ну и что, что второй этаж? Убиться всё равно можно.

И сколько дней тут сидеть? На свою голову эти томографии выдумал!.. И ещё пастора заказал – на хрен он нужен? Что, он объяснит, почему, например, зверьки тарбаганы могут по три года не пить воду, а кашалот – три года не спать?.. Но беседа с пастором входит в число услуг, и Кока сдуру согласился. Когда же Боко спросил его, кого ему вызывать – католика или евангелиста, Кока растерялся: сам он православный, крещён в анчисхатской церкви.

Боко было всё равно:

– Ладно, вызову, кто будет свободен. – И Кока перечить не стал, ему тоже было всё равно. Христианин – уже хорошо.

Он кстати вспомнил, что надо перепрятать бумажник, но лучшего места, чем под матрас, не нашёл.

А под утро проснулся от пугающих звуков.

Чёрный силуэт, сидя в кровати, выл на луну. Вой перемежался рыганием, бормотанием и харканьем на пол.

Наконец, основательно пукнув, Массимо с удовлетворённым вздохом затих.

Затих и Кока, невесло думая: “Такие вот рыгатони от маммы… Угораздило же вляпаться…”

Но сон длился недолго: ровно в семь утра разнёсся скрежет и скрип отворяемой общей, железной ковки двери. Затем – мерные удары в дверь палаты.

И холодный голос снаружи приказал:

– Guten Morgen! Bitte, aufstehen! [134] Доброе утро! Пожалуйста, вставайте! (нем.)

Через несколько дней Кока вполне освоился в этом малоразговорчивом месте. Ломка постепенно исчезала, нога болела меньше, тело наливалось силой. Брат Боко повёл Коку на прибольничный складик, где были выбраны свитер, рубашка, джинсы и ботинки, всё – чистое и глаженое.

– А трусы и носки самому надо купить. Возле клиники есть кафе-ларёк.

– И я могу туда пойти?

– Конечно. И в город уехать можно, но только с разрешения врача.