— Не работала, — подтвердила она.
— Берите мою пьесу, пожалуйста, — сказал он. — То есть, я хочу сказать, что вы подходите для главной роли. Пусть Сэм Фарли берет пьесу, пусть берет все.
— Спасибо, Эвартс, — сказала она.
— Можно вас просить об одном одолжении? — спросил Эвартс.
— О каком?
— Я знаю, что это очень глупо, — сказал он. Он встал и сделал круг по комнате. — Впрочем, никого ведь нет, никто не узнает. Ах, но мне стыдно просить вас об этом!
— Чего вы хотите?
— Не позволите ли вы мне поднять вас на минутку?— спросил он. — Только на одну минутку. Чтобы почувствовать, какая вы легонькая.
— Хорошо, — сказала она. — Пальто снять?
— Да, да, да, — сказал он. — Снимите пальто.
Она выпрямилась, и шубка соскользнула с ее плеч на диван.
— Можно? — спросил он.
— Да.
Он подхватил ее, поднял на воздух и мягко опустил.
— Ах, до чего же вы легонькая! — воскликнул он. — Вы такая легонькая, такая хрупкая, вы весите не больше саквояжа. Да ведь я мог бы отнести вас с одного конца Нью-Йорка на другой.
Он надел пальто и шляпу и выбежал на улицу.
Эвартс добрался до гостиницы обессиленный и в полном смятении. Кроме Элис и Милдред-Роз, он застал в номере Битси. Битси все приставал с вопросами о мамаше Финелли. Он хотел знать, где она живет и какой у нее номер телефона. Эвартс наконец вышел из себя и прогнал боя. Он бросился на постель и уже сквозь сон слышал, как Элис и Милдред-Роз продолжали задавать ему свои вопросы. Через час он проснулся и почувствовал себя бодрее. Они отправились в «Автомат», оттуда в мюзик-холл и легли спать пораньше, чтобы Эвартс мог завтра с утра засесть за пьесу.
Он опять не спал всю ночь.
Утром после завтрака Элис и Милдред-Роз оставили Эвартса одного, и он пытался работать. Он не мог работать, но на этот раз виноват был не телефон. Причина, не дававшая ему работать над пьесой, коренилась в нем самом, и, куря одну сигарету за другой, уставясь в кирпичную стену перед окном, он понял, в чем дело: он влюблен в Сьюзен Хьюит. Любовь могла бы окрылить его — помочь работать, служить источником вдохновения, если бы только он не оставил свои творческие силы в Индиане. Он зажмурился, пытаясь вызвать в памяти густой, бесстыдный голос мамаши Финелли. Казалось, вот-вот всплывет какое-то ее словечко, но уличный шум тут же все заглушал.
Если б было хоть что-нибудь, что могло бы высвободить его память из тисков, в которые она была сейчас зажата, — свист паровоза, минута полной тишины, запах деревянного сарая, — он, быть может, и обрел бы вдохновение. Он шагал по комнате из угла в угол, курил, нюхал покрытые сажей шторки на окнах, затыкал себе уши лигнином, но никакими силами не мог вызвать образ родной Индианы в нью-йоркской гостинице. Он не отходил от письменного стола весь день и не пошел завтракать второй раз с Элис и Милдред-Роз. Когда его жена и дочка вернулись из мюзик-холла, куда они ходили после завтрака, он объявил им, что пойдет прогуляться. Хоть бы ворона здесь каркнула, подумал он с тоской.
Он шагал по Пятой авеню, запрокинув голову, пытаясь в мешанине звуков различить какой-нибудь голос, который вывел бы его из тупика. Он быстро шел и достиг Рэдио-сити и уже издали слышал музыку, которая раздавалась на катке. Он вдруг остановился. Прикурил. Ему показалось, что кто-то его окликнул.
— Привет благородному лосю, Эвартс! — кричал женский голос. Это был хриплый, бесстыдный голос мамаши Финелли, и он решил, что от тоски начинает сходить с ума, но, повернув голову, увидел, что она сидит на скамеечке подле высохшего пруда. — Привет благородному лосю, Эвартс! — кричала она, подняв руки над головой, изображая рога. Так она приветствовала в Уэнтворте всех и всегда.
— Привет благородному лосю, мамаша Финелли! — крикнул Эвартс. Он подбежал к ней и сел рядом.— Ах, мамаша Финелли, как я рад! — сказал он. — Вы не поверите, сегодня я целый день думаю о вас. Я так мечтал поговорить с вами!
Он повернулся к ней и стал жадно впитывать в себя ее лисью физиономию и бородатый подбородок.
— Но какими судьбами вы в Нью-Йорке, мамаша Финелли?
— Прилетела, Эвартс, села на воздушный корабль и прилетела! — вскричала она. — Хотите бутерброд?
В руках у нее был бумажный мешочек с бутербродами.
— Нет, спасибо, — сказал он. — Как вам нравится Нью-Йорк? — спросил он. — Как вам нравится вот это высоченное здание?
— Не знаю, что и сказать, — ответила она, но по лицу ее он видел, что у нее уже зреет меткое словцо. — Верно, оно одно такое и выросло, а то, если бы ему была пара, они бы тут и деток наплодили.
Читать дальше