Джон Чивер - Исполинское радио

Она громко захохотала и стала бить себя по ляжкам.

— Что же вы делаете в Нью-Йорке, мамаша Финелли? Как это вы решили сюда приехать?

— Да понимаешь, — ответила она. — Какой-то человек, по имени Трейси Мэрчисон, звонит мне по междугородному и велит приехать в Нью-Йорк и судиться с тобой за клевету. Он говорит, что ты написал про меня пьесу, и что я могу подать на тебя в суд за клевету, и что мне будет много денег, и что я с ним поделюсь — все будет по справедливости, говорит он, — и тогда я брошу возиться с бензином и буду жить в свое удовольствие. Он мне, значит, высылает деньги на самолет, я сюда прилетаю, беседую с ним и теперь, значит, подам на тебя в суд за клевету, а с ним поделюсь — ему две трети и мне столько же. За этим-то я и приехала сюда.

Вечером семейство Маллой вернулось в мраморный вестибюль Центрального вокзала, и Эвартс пошел узнавать про поезда на Чикаго. Он нашел подходящий поезд, купил билеты, и они погрузились в вагон. Шел дождь. Мокрая платформа уже не сверкала, как прежде, но Элис оставалась при своем убеждении, и уж дома, во всяком случае, решила рассказывать, что в бетон замешаны бриллианты. Они были уже опытные пассажиры и ловко заняли по нескольку мест каждый. Когда поезд тронулся, Элис подружилась с семьей, расположившейся наискосок от них; это были простые люди, они ехали с грудным младенцем в Лос-Анжелес. У матери грудного ребенка там был брат, и он писал ей восторженные письма о тамошнем климате и о тамошней жизни.

— Поехали в Лос-Анжелес! — сказала Элис. — У нас ведь еще осталось немного денег, и мы можем купить билеты в Чикаго, и ты продашь свою пьесу в Голливуде, где никто не слышал о мамаше Финелли и всей этой бражке.

Эвартс сказал, что до Чикаго еще есть время подумать. Он был очень утомлен и заснул. Милдред-Роз сунула большой палец в рот. Вскоре и она и ее мать тоже погрузились в беспамятство. Милдред-Роз поглаживала вытершийся мех на своей шубке и мех отвечал ей: «все хорошо, все хорошо...»

Быть может, семейство Маллой сошло с поезда в Чикаго и поехало к себе в Уэнтворт. Их возвращение нетрудно себе представить. Друзья и родные встретят их радостно, хоть и не поверят их россказням. А может быть, в Чикаго они пересели на поезд, идущий на запад, и, по правде говоря, это представить себе еще легче. Вот они в салон-вагоне играют с попутчиками в карты, а вот едят бутерброды с сыром во время остановок в пути; и поезд везет их дальше, в Калифорнию — через Канзас, Небраску и Скалистые горы.

Мистер Хазерли был человек старомодный. Он носил светлые ботинки, спал в шерстяном белье, любил, чтобы в ресторане была музыка, и ходил обедать в «Лучау». В бизнесе он стремился к патриархальным нравам и хотел найти такого молодого человека, который сделался бы его преемником в самом полном значении этого слова, — здесь тоже было что-то старомодное. Выбор его пал на некоего Виктора Маккензи — молодого человека, приплывшего в Америку — то ли из Англии, то ли из Шотландии, — когда ему было шестнадцать или семнадцать лет. Достоверных сведений о том, как Маккензи проделал это путешествие, не имеется. Может быть, он нанялся матросом и таким образом оплатил дорогу, может быть, взял у кого-нибудь денег взаймы, а может, у него просто оказались родственники в Америке, Все это, впрочем, дело темное, и исторический период его жизни начинается с того времени, когда он поступил к мистеру Хазерли. Виктор, — быть может, оттого, что он был выходцем из другого мира, — лелеял в душе несколько устарелый образ американского бизнесмена. А Хазерли как раз и представлял собой тип старинного американского бизнесмена. Начало его карьеры смутно, зато теперь все знали, что он достаточно богат, чтобы сделаться послом. В деловых кругах он имел репутацию жесткого и беспринципного торгаша. Он, не задумываясь, сбивал цены на рынке и умел со вкусом раздавить конкурента.

Роста он был небольшого, очень небольшого, почти карлик. Ножки были тоненькие, и для того, чтобы удержать в равновесии большой живот, ему приходилось сильно откидываться назад всем корпусом. Несколько жидких седых прядей пересекало его лысину, с часовой цепочки свисал изумрудный брелок.

Виктор был высокий мужчина, и лицо его казалось красивым — сначала, пока его как следует не разглядишь. Квадратная челюсть и правильные черты лица внушали представление о незаурядной личности, но уже со второго взгляда становилось ясно, что перед вами просто добрый малый, в меру честолюбивый и немножко себе на уме.