Василий Ермаков - Мотив

— Ах, без приглашения! — заорал я. — Да Сашка же заманил меня! Помириться захотел со мной, друга разыграл!..

— Мириться? — Сашка глянул на меня, как на окончательного придурка. — С такими, как ты, я не ссорюсь… Представляете, он ни разу в жизни не ел яблок.

Все вскинулось во мне от обиды. Я сделал еще шаг и врезал в лицо Сашки. Повторить мне не пришлось — Сашка ответил таким ударом, что я отлетел к доске. Я опять бросился на него и опять был отброшен к доске. Я бросился снова, заметив испуг в глазах Сашки. Я бы дорвался до этих глаз, чего бы мне это ни стоило, если бы меня не перехватил Герка. Удерживая меня, он выхватил из рук Витьки фотографии и сунул их в один из многочисленных карманов своей вельветки.

— Успокоились, — проговорил он. — Нет никаких фоток.

— Дохлый номер, Гера, — усмехнулся Сашка, разминая пальцы правой руки. — Я поставлю вопрос об аморальном поведении комсомольца Пазухина на комсомольском собрании. А фотографии эти можешь подарить ему, — он кивнул в мою сторону. — У меня же негатив имеется.

Герка подумал, наклонив голову к левому плечу, отпустил меня, затем бросил фотографии на парту Сашки:

— Действуй. Интересно, до какой подлости ты еще докатишься.

— Нет, это мне нравится, — ужаснулась Светка, всплеснув пухлыми белыми руками, и я вдруг представил себе, какой она будет лет через пять-десять. — Почему вы обеляете того, кого надо осудить? Где же ваша принципиальность?

— Мы никого не обеляем, — возразила Галка, тряхнув своей гривой, — А зачем столько фотографий? Чтоб мы поверили, и одной хватило бы. Для чего, Сашенька, столько? Чтоб поглумиться? Николаю побольнее сделать? Проясни свою мысль…

Сашка оскорбленно побледнел. Дураку ясно было, как права Галка, как безошибочно уловила, что смущало многих. Перестарался Сашка, и ребята почувствовали это.

— Ничего, — уверенно проговорила Светка. — Посмотрим, как они поведут себя на комсомольском собрании.

Она выражалась о нас так, будто мы были совсем другие, чем она и Сашка, люди, будто чем-то обязанные им.

— Светка, — неожиданно обратился я к ней. — Сказать, какая ты будешь лет через пять-десять?

В классе стало тихо. Это была неодобрительная тишина. Я понял, что сморозил глупость.

— Вот увидите, — презрительно молвила Светка, не глядя в мою сторону. — Он скажет сейчас какую-нибудь пакость. И за него-то вы заступаетесь?

— Ладно, Света, не надо, — проговорил Сашка. — Я же и виноват. Ладно. Принцип на принцип, коли на то пошло. Попомните вы еще этот день.

Думаю, что ему бы нашли, что ответить на эту явную угрозу, но никто не проронил слова, и виноват в этом был только я.

Прозвенел звонок. Все стали готовиться к уроку: доставать нужные тетради, учебники и ручки. Вошла Клавдия Степановна, положила в желобок классной доски мелок, раскрыла журнал успеваемости, выпрямилась, хотела произнести свое обычное: «Садитесь. Кто сегодня дежурный?» — но вместо этого задержала свой взгляд на мне и спросила, кто это так меня разукрасил.

Все посмотрели на меня. Я не знал, что ответить. Тут Сашка вышел из-за своей парты, приблизился к учительскому столу и положил перед классной руководительницей пачку фотографий. Я пожалел, что смалодушничал — не удрал из школы.

Посмотрев одну фотографию, а затем и другую, Клавдия Степановна отложила их в сторону и, как ни в чем не бывало, повела свой урок. Но от меня не ускользнуло, как она расстроилась. Я и сам чувствовал себя хуже некуда. Материал не лез в голову.

— Наплюй, — шепотом посоветовал мне Васька, сидевший сзади меня и выбравший момент, чтоб приблизиться ко мне. — У меня хуже было. Отца пробрали, что плохо следит за мной. Леня-Боровок такое накатал — в тюрьму меня мало засадить.

По окончании урока Клавдия Степановна увела меня с собою в учительскую комнату. Предполагая самое худшее, я решил молчать, но она, заведя меня в каморку при учительской, по-хорошему осведомилась, как все это понимать надо. Я выложился перед нею, как на духу. Оттянув пальцем уголок правого глаза — Клавдия Степановна была близорука, но стеснялась носить очки, — она внимательно следила за выражением моего лица. Выслушав, некоторое время задумчиво стучала по столешнице наманикюренными ногтями, затем позвала из общей комнаты Анатолия Петровича. Я повторил свой рассказ. Они переглянулись, как хорошо понимающие друг друга люди, и разрешили мне уйти, наказав прислать Светку. Несколько ободренный, я отправился в класс. Разбитая губа сильно саднила.