Василий Ермаков - Мотив

Нам показалось, что он начал заговариваться. Но нет — глаза его лихорадочно и осмысленно блестели, и он поднял стакан и уже без отвращения опорожнил его до дна. Что-то общее было в неприкаянности и надломленности военрука и в странной успокоенности Данилы Петровича.

Полуянов повел взглядом в сторону буфета, раздумывая, наверно, взять еще водки или воздержаться. И тут чья-то тяжелая лапа сграбастала мое плечо. Оторопело подняв голову, я увидел над собой красное сопящее лицо Лени-Боровка. За его спиной громоздились два дружинника.

— Ну-к! Ну-к! — радостно хрюкал Леня, опершись о наши с Васькой плечи, как об стол. — Вот они — паэты-т! Вот они — паэты-т!..

Васька придвинул к себе тяжелую кружку, намереваясь, кажется, обрушить ее на круглую голову Лени, я сделал то же самое, но тут вмешался Полуянов.

— Слушай, Леня! — раздраженно рявкнул он. — Сделай так, чтобы тебя тут и не видно было и не слышно. Без тебя тошно. Ух попался бы ты в мои руки годиков семь назад! Я бы тебя обратно на дерево загнал и часового приставил бы, чтоб не слез. Не всех, Леня, труд человеком сделал, а?.. Отпусти парня и не смей трогать его!.. Ты что, оглох? Я два раза одно и то же не повторяю!..

— Берите его! — уськнул Леня.

Дружинники неуверенно шагнули к Полуянову. Его офицерский, хоть и без погон, мундир, должно быть, смущал их.

— Не дурите, ребята! — жестко остановил их Полуянов. — Желаете иметь неприятности? Чем вы объясните мое задержание? Я ведь не в запрещенном заведении. И она, — он кивнул на буфетчицу, — из-за меня вас не вызывала. А я не первый попавшийся. Я офицер в отставке и глумиться над собой не позволю!

Нерешительно потоптавшись, дружинники отступили к стойке и потребовали по кружке пива.

— Леня, — повеселев, спросил Полуянов. — Ты сам дверь откроешь или ее открыть тобою?

Обиженно поджав губы, Леня присел за столик у входа. Не в его правилах уйти, не отыгравшись. В пивнушке было почти пусто: пилоставы, рамщики, шорники и слесаря, утолив жажду, разошлись по своим домам. Мы с Васькой оказались в щекотливом положении: как уйти, не вытащив отсюда Полуянова? Худо ли, хорошо, а он выручил нас, как же его бросить?..

Полуянов с усилием поднялся и направился к стойке. Походка его пока казалась устойчивой. Но какой она станет, если он вольет в себя еще стакан водки?..

О чем-то вполголоса переговорив с буфетчицей, военрук скрылся в подсобном помещении. Вот это номер. Неужели он решил отсидеться в надежном закутке, бросив нас на произвол судьбы?..

Мы глазели на Леню, а Леня таращился на нас, и в круглых прозрачных глазах его возрождалась наглость.

Но вернулся Полуянов, сообщил, что он «звякнул» по телефону своим друзьям, таким же, как и он, офицерам в отставке, что они вот-вот прибудут, и тогда никакие лени-боровки не посмеют надоедать нам.

Минут через пятнадцать мы вышли из пивной, оставив Полуянова с его друзьями: с воинственно пыжащимся директором клуба имени С. М. Кирова Домодедовым и с немолодым, грузноватым и устало-замкнутым мужчиной, который как будто заведовал гаражом лесозавода. Все трое, наверно, подпали под прошлогоднее сокращение вооруженных сил.

— А военрук-то наш ничего вроде мужик, — проговорил Васька, когда мы удалились на безопасное расстояние от пивнушки. — А мы-то его… Ну, ладно. Главное — не зарываться, как сказала одна свинья, провалившись в нужник.

«А мы-то его…» означало, что на уроках военного дела по команде Полуянова направо мы дружно поворачивались налево, а по команде «смирно» принимали развязную стойку «вольно».

В городской библиотеке хозяйничала теперь надменная напомаженная девица. К книжным полкам она никого не подпускала и каждого неприязненно спрашивала:

— Чего выдать?

Многие от такого обращения терялись, начинали суетиться и спешили побыстрее покинуть гостеприимные стены библиотеки, забрав первое, что подвертывалось под руки. Стул для Очередных Соискателей был упразднен, так как исчезли и сами Очередные Соискатели, будто вымерли наподобие мамонтов или динозавров.

Уложив в портфель «Домби и сын», — я еле упросил, чтобы девица выдала мне сразу две книги, а не одну, как она настаивала, — я вышел на улицу и окружным путем — через Больничный остров — направился на Заводскую сторону.

Серое тягучее утро неохотно переливалось в тягучий же неяркий день. Давно установились обычные для этого времени морозы в десять — пятнадцать градусов, выпал снег — словом, наступила зима, хотя на календаре все еще была осень.