Василий Ермаков - Мотив

Как он вломился к ним со своею маленькой, чванливой, беременной женой! Это случилось через три… нет — четыре года после того, как она, Ирина Петровна, вышла замуж, и у них с Неплоховым все еще было так хорошо, так благополучно, что и предположить невозможно было, что когда-нибудь станет плохо.

Эмиль опекал свою жену, любовался и гордился ею, но Ирина Петровна, тогда еще просто Ирина, безошибочно почувствовала, что все это он делает для того только, чтобы как-то уколоть ее, показать, что и он счастлив в личной жизни, да, счастлив. Но он не был счастлив, а только уверял себя в этом. Как можно было быть счастливым с этим смазливым существом, возомнившим себя подругою будущего великого человека, и оттого капризным, кокетливым, назойливым и бесцеремонным?.. До щемящей сердечной боли Ирине Петровне стало тогда жаль Эмиля, и в ней о п я т ь мелькнуло какое-то горькое раскаяние, ощущение какой-то нелепой ошибки — кого? В чем?..

Первый раз это ощущение коснулось ее в тот вечер, когда кончилась надоевшая свадьба, и она, смертельно уставшая, сбросив фату и подвенечное платье, свалилась в постель и долго в полусонном состоянии ждала Неплохова, и он пришел, и, радостно сияя глазами и сунув руки под одеяло, где трепетало и горело ее тело, удовлетворенно сообщил, что подарков гости нанесли столько, что стоимость их перекрыла расходы на свадебный стол…

Только сейчас, через двадцать лет, в этой безлюдной и туманной аллее волна омерзения и стыда облила Ирину Петровну с ног до головы. Все правильно в том, что случилось потом, после этой ночи! Все! Все! Все!.. Иначе и не могло быть. Все кончилось тем, чем должно было, обязано было кончиться. И незачем искать какие-то тонкие для себя оправдания, винить кого-то, кивать на веяния века. Двадцать лет назад своими руками был подписан приговор своему будущему, и приговор этот абсолютно справедлив.

Дождик сеялся как запрограммированный — не усиливался и не выказывал желания прекратиться. Он освежал разгоряченное лицо, его смутный шелест в молодых листьях деревьев успокаивал, настраивая на неторопливый лад, на неспешные размышления. Легко дышалось.

Из свежей лоснящейся травы выглядывали таблички с названиями видов деревьев и кустарников, хорошо прижившихся в земле Аптекарского острова. Одно деревце чем-то сразу же привлекло к себе внимание Ирины Петровны.

— «Плакучий ильм», — вслух прочитала она, и тотчас же в ее голове высветился один из радостнейших эпизодов ее жизни. Она вспомнила все.

Однажды — подумать только: двадцать один год назад! — они бродили с Эмилем в этом парке, и их застал внезапный, сокрушительный, шальной ливень. До беседки было неблизко. Да и в ней толпились люди, а им, Ире и Эмилю, хотелось быть только вдвоем. И на свое счастье они увидели рядом необычное деревце, ветки которого пластами ложились одна на другую, образуя прочную кровлю из ребристых, как бы мелко гофрированных листьев, под которую они и нырнули.

— Плакучий ильм, — сказал тогда Эмиль и добавил: — Погоди. Пройдет дождь, и я покажу тебе чубушник Лемуана.

Сказав это, он посмотрел на нее, а она на него, и они вдруг так крепко прижались друг к другу и так… поцеловались, что было просто невероятным, что после этого ничего не случилось: не заплясали деревья, не запели пруды, не засияло солнце…

И вот теперь дальним эхом простые слова Эмиля отозвались в ее душе. Ирина Петровна долго смотрела на деревце, приютившее их под своей незатейливой кровлей двадцать один год назад. Как изменилась она за эти годы! Как, должно быть, изменился Эмиль! А деревце почти такое же…

Как-то так получилось, что она долгое время считала себя непривлекательной, гадким утенком, «ни кожи, ни рожи», как уверяла дворничиха их дома, жалеючи ее, и внимание парней, которое они с некоторых пор стали оказывать ей, не только смущало ее, но и казалось оскорбительным, потому что представлялось незаслуженным. А снисхождения к себе она терпеть не могла.

Но однажды она выскочила после купания в ванне в прихожую за махровым халатом, забытым на старом трухлявом рундуке, и вдруг заметила в зеркале трогательно худенькую, гибкую и вкрадчивую девчонку такой невероятной прелести, что не сразу и сообразила, что та, которая в зеркале, и эта, что ошеломленно тянет к себе халат, — одно и то же.

С того памятного дня пестрая, взволнованная свита поклонников сделалась для нее так же естественна и необходима, как еда, сон, воздух, как зимние поездки в Кавголово и летние в Солнечное, как уединение с закадычной подружкой Верой в какое-нибудь уютное кафе-мороженое, приютившееся в полуподвале тихой безлюдной улицы, как многое и многое другое…