Альфонсас Беляускас - Тогда, в дождь

— Лучше бы ты не вмешивалась, мама. — Это Соната. — Он мой.

— Купила?

— Оброненное подобрала.

— Смотри, как бы потом… когда пройдет дурман…

— Как-нибудь, мам. И может, все-таки мы сами…

— Сами вы горазды только на танцы. Там родители вам не нужны. Сами!.. Домой… по ночам…

— Ну, мамочка, если на то пошло…

— Как аукнется, так и откликнется, Соната.

— И это знаю.

— Ничего ты еще не знаешь!.. А знала бы, не стала бы так… среди ночи… Как постелешь, так и выспишься!

— Да уж не хуже, чем ты с Даубарасом. Ну, а если так, то твои поучения…

— Соната! — одернула ее Лейшене, да так громко, что я рот разинул от изумления. — Соната, если ты не перестанешь дерзить… что за тон… что за слова… я не посмотрю, что ты студентка…

— И не перестану! Ни за что.

— Тогда нам придется поссориться. И серьезно. Очень даже серьезно, Соната. Подумай основательно, стоит ли.

— Ты папу не любишь, мам.

— Не тебе судить, Соната.

— А кому?

— Не тебе.

И она тяжко вздохнула — Лейшене; я даже как будто видел ее лицо — лицо вздыхающей Лейшене; руки комкают одеяло; поскрипывает кровать.

— А ты? — расслышал я ее голос. — Кого любишь ты, доченька? Сегодня речь идет о тебе.

— Обо всех, мама.

— Я тебя спрашиваю: влюблена?

— Ты все знаешь, мам.

— В том-то и дело, что знаю. Познакомились где-нибудь в коридоре, а спросила бы себя со всей серьезностью… по совести…

— Ах, мамочка…

— Он, Соната, фантазер. Хмельной фантазер. И совершенно не приспособлен к жизни. Разве это муж? Плывет по течению, тряпка, и больше ничего, а ты, глупышка… Как он разговаривал с Даубарасом!.. Сколько желчи… Уж не дружба ли эта так на тебя повлияла, что ты…

— Ах, мамочка, ну зачем так… давай не будем, хотя бы сегодня…

— Нет, будем. Именно сегодня, Соната. Сегодня, потому что ты привела сюда ночью своего…

— Не надо, мама! Я не о том… я о папе…

— О папе? А при чем здесь папа?

— Он твой муж, мама. Не ухажер.

— Ну, знаешь, деточка, не твоего ума…

— Что — не моего ума? Говори, говори! Неужели его не за что уважать? Любить? Неужели?

Пауза. Пауза там, за дверью. Пауза и молчание — долгое, натянутое, пугающее своей внезапностью. Я сгораю; подошвы жгуче липнут к этому клейкому, холодному полу, но я не ухожу. Я буду стоять здесь, никуда не двинусь. Ни на шаг. Ни на полшага. Я узнаю все — сейчас или…

— Что, мам?

— Спи. Или — нет. Погоди.

— Я жду, мама. Давно.

— Давно?

— Очень даже давно, мам.

И я жду. И тоже давно. С трепетом. Обмирая от неизвестности. Сгорая. Стою и жду, что ответит Лейшене дочери; хотя, признаться, любит Лейшене своего супруга или нет, — это мне… как-то…

— Вот что: об этом я никогда… и никому… — наконец послышался голос — тихий, ровный, размеренный. — Но если тебе это важно, то слушай. Думаешь, он так уж сильно ко мне привязан… Лейшис… ведь он сам… в молодости… Оставлял меня одну с тобой, грудной крошкой… Когда был начальником канцелярии в уезде… а потом — унтер-офицером при складах… начальника канцелярии и машинистка… и кассирша… и уборщица… А уж унтер-офицер-то… знаешь… шпоры… малиновый звон… хорошо подвешенный язык… Была такая Онуте из потребсоюза…

— Не надо, не надо, мамочка! Я не хочу этого знать! Ну, была, ну и что… Но ты… ты женщина, мама… жена… ты моя мама, и я хочу, чтобы чужие мужчины… в нашем доме… в этой постели…

Ого! Она поучает мамашу! Это было что-то новенькое — ради этого стоило и померзнуть босиком у двери, и… В этот миг я всей душой был с Сонатой — хоть она и убежала, закрывая ладонями лицо, хоть и не пожелала мне спокойной ночи; я чувствовал: права Соната, а не Лейшене, которую мы застали с Даубарасом, и Соната, а не Лейшене выиграет этот словесный бой в спальне; любопытно, что скажет Лейшене сейчас?

— Только не завидуй, — услышал я; голос был приглушенный и слегка хрипловатый. — Не завидуй этой моей радости, Соната. Этим мгновениям. Быть может, их не так много осталось на мою долю. Вот выйдешь замуж сама… начнешь стареть… узнаешь, что можно и что нет… А пока…

— Завидовать? Тебе? С чего бы это, мамочка? Я ведь не маленькая. Только в следующий раз, прошу тебя, скажи, чтобы не оставлял под окнами…

— Это что такое? Ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь, Соната?

— Ах, все равно, конечно, мне все равно! Абсолютно все… Да мне…

И тут я увидел Сонату — мысленно: как она одна стоит у окна и во все глаза глядит в ночной мрак, словно ищет там нечто, чего она не оставляла; теперь я понял, что она там высмотрела. Машину! Она стояла и смотрела на автомобиль Даубараса, который чернел за углом дома; смотрела на автомобиль и, разумеется, думала о…