Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Лёшка чинил мотоцикл.

Прошло не больше месяца-двух после смерти супруги, как Крот приискал себе бабу. Быстренько сел ей на шею, зажил красиво. Ел каждый день, даже три раза. За краешек стола присаживался скромненько-постно: я, мол, только чаю попью. Накушавшись здоровенной миской борща, слопав тарелку второго, приступал к вожделенному чаю. Чаевал с ватрушками да шоколадом.

Наевшись, пытался воспитывать сына бабенки. Как мог. То есть бил по лицу, пока мать случайно сей эпизод не застала. Выгнала приживалу мгновенно. Жалко Кроту борщей да супов. Так к хорошему быстренько привыкаешь! но всё же забрал он своё барахлишко, поплёл через двор. Соседям врал жутко. Стыдно уж очень, что баба прогнала его, такого несчастного, что голодал все годы войны, да и после.

Лёшка чинил мотоцикл.

Крот утишился скоро. Нашлась ему пара. Москвичка-шустриха, что ездила летом на море загар обновлять, денег жалела, что бешено тратила не на еду или тряпки, а за жильё много платила, на радость квартирным хозяйкам. А тут квартира у моря, прямо у моря. Плескалось оно, равнодушное синее море, метрах в трёхстах или меньше от дома.

Дети Крота? А кто где: старший сидит, младший женился, ему подфартило квартирку иметь в том же дворе. Мать помогла. Как помогла? А вот так, вы послушайте.

В том же дворе жил алкоголик, матери брат. Семья от него отказалась, так сильно буянил. Дочка росла где-то рядом, да какие с него алименты? Сестра, то есть Наталья, навещала, конечно. То постирать, то кашки подбросить. Брат за её доброту отписал ей квартиру. И оба тихо забыли, что дочка его все права на квартиру имела. Девчушке было лет этак десять, как папка их бросил. Девчушка раза два или три приходила навестить блудного папу, так ей лапши понавешали вдосталь все: и тётя родная, а дядя поддакивал, и братик двоюродный Лёшка.

Раз несолоно похлебала, другой. Поневоле девочка в папин двор дорогу забыла.

А как стукнуло ей шестнадцать, папочка возьми да умри. Водкой, что ли, он подавился. Схоронила сестра, да побежала бегом к нотариусу: оформлять квартиру от брата. И от всей души, от всей «чистой» совести в заявлении написала: других наследников нет. А что дочка родная у брата имеется, несовершеннолетняя, к чему вспоминать, когда двое своих сыновей болтаются по двору неприкаянными.

Вот Лёшка в квартиру дядьки родного быстро вселился. Сделал ремонт, быстро женился. Жил от отца через двор.

Ну, так вот. Времечко то идёт. Московская барышня Крота обаяла. Харчевала-кормила без устали. Всё экономнее, чем за хату платить бабкам, что злее-презлее мегер. Счастлив был и Крот. Нашёл свою долю, сытое счастье не приедалось.

А тут горе какое! Витьку из колонии отпустили. Досрочно, ибо амнистия подоспела.

Двор наконец-то достало воровство обоих Кротов. Зарешётились все. Красивые окна старинного дома запестрели решетками разными. У богатых – резными, у бедных – бедности некрасивыми. Два Крота воровали ужасно, с одним лишь отличием. Папа таскал в одиночку, сыночек с друзьями. Витёк да друзья московскую тётю быстро отшили. Та испугавшись, что всё отберут, исчезла из дома. Звоночки в Москву, что изредка Крот наговаривал в слабой надежде поездки в столицу, были излишнею тратою денег. В столичной Москве без Крота бабёнке жилось не погано.

Походит старший Крот по двору, погорюет. Забредает к бабкам, что и тёщу его помнят, и Наталью добрым словцом поминают. Пропоёт в который уж раз, как голодал в послевоенное время. Сердобольные бабки покормят.

Забредаёт к Алёшке. Сына квартира, вот она, рядом. Сын чинит мотоцикл. Отец рядом присядет, опять запоёт, как скудно, как бедно жили тогда, в сороковые. Алёшка пыхтит, ладит детали. Выйдет невестка Крота. Сразу видно, тестя не жалует. Вынесет миску с остатком еды: нате, доешьте, Алёша вчера не доел. Старший с жадностью жижу хлебает, сетует на житьё.

Витька? Витьку не давали даже вчерашних помоев. А тот не в обиде. Стащит бельё, что вывесит не знакомая с обычаем обоих Кротов воровать какая-то отдыхающая (по-местному, куржиха). Продаст за дозу иль две. И ему хорошо.

И бабки молчат. А чего говорить? По-первости, страшно. А вдруг дружбаны наркомана придут «пообщаться»? Во-вторых, кто жалеет тех отдыхающих? Уж точно не они, местные бабки.

Зимой, когда не сезон, Витёк не гнушался ничем. Тащил у своих. То есть местных. Бывало, побьют. Отлежится, и опять за своё.

Ну, победовал-погоревал большой двор от Кротов несколько лет. Наконец, передохнул народ посвободнее. Квартиру Кроту пришлось отдавать за Витькины за долги наркоманские. Еле-еле он променял квартирищу на убогонькое на жильё на окраине города, где селились бомжи да иная сволота. Деньги от мены отдал чужим людям, которые душу вытрясли за сыновьи долги.