Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Вот их-то первыми, как свидетелей, и допросили. Нквдисты тщательно, под протокол, расспросили и мужиков, враз протрезвевших, и буфетчицу: что да как, да почему. Что знали, сказали. Да и расписались под тем, что им подсказали. А НКВД, пока ехало от больницы к вокзалу, решение приняло: оформить теракт. Раз население эту мыслишку муссировало, так, значит, тому и быть. Страсть как хотелось погончики увеличить, а кому и в столицу не грех перебраться за раскрытие террористического акта врага народа на красного на директора оборонного предприятия.

И обыкновеннейшая «бытовуха» раскрутилась по полной.

Забыли про Варьку, забыли про Мишку. Но не про Бурана. Тулово собаки торжественно-тщательно было обследовано, пулечки извлечены и приобщены в толстом жёлтом конвертике к делу. Жалко, пальчики на пистолете не сохранились. Пацаньё захватало рукоятку и ствол до самой до невозможности, заодно расстреляв ещё два патрона. Попали в собаку и в старого злого козла, который немало их мучил летними долгими днями. Мог неожиданно подкрасться к щуплому тельцу, да как навернуть рогами по попке. Ненависть была обоюдна. Козёл ненавидел мальчишечье племя, пацаны отвечали полной взаимностью. Наконец победил человек. С первого выстрела козёл поперхнулся жёлтенькой пулей, и сдох. Пацанва не успела нарадоваться недолгому счастью, как история получила огласку. Так и вышли чекисты на след пистолета.

Козла съели, пулечку извлекли, но приобщать к вещдокам не стали: начальство, поди, засмеёт.

Но и без пальчиков на пистолете вина Глебки доказана. Пухлый том содержал кучу свидетельств. Да и Глеб не стал отпираться. А как узнал, что Варька жива, да ещё родила здорового пацанёнка, сильно духом упал. И подписал, не читая, про предательство Родины, что он учинил, про теракт, что готовил заранее. Подробненько описал, как украл у отца-академика пистолет, как ехал в общем вагоне, оружие сторожил, как заряжал пистолет не полной обоймой (помните, что всего два выстрела произвел?). И на последний вопрос садиста-чекиста: мол, раскаиваетесь или нет в нападении (чекист скромненько умолчал, о каком именно нападении идет речь: нападении на директора или случайную жертву всех обстоятельств по делу), Глебка честно ответил: «я снова убил бы тварь, не задумаясь». Собственноручно написал на бумаге коряво это признание. И что ещё надо в те времена, когда признание было царицей всех доказательств (выражение тогдашнего Генерального прокурора Вышинского).

И что интересно. Глебку даже не били, что страшная редкость в те страшные времена. Редко редкое дело обошлось без доносов, без пыток, нелепиц в делах.

Тем и закончили короткое следствие. Толстых три тома накропали ретивые. Присвоен порядковый номер, как было положено, и докладывать по начальству скорей. Начальство тоже обрадовано до невозможности. Раскрыт, да так быстро, оперативно, да с такой доказательственной базой, террористический акт. И ничуть никого не смутило, что в деле отсутствовал допрос потерпевшего: ну, а как директор честно расскажет, как происходило? Зачем нам такое? Правильно, незачем. Естественно, Варьку тоже не было сильной охоты в ЧК вызывать. Кормящая мать о ребёнке лишь думает, стараясь забыть про ужас прошедшего. Пожалели бедняжку. Не стали ворошить свежие раны. За что им спасибо.

В деле есть террорист? Есть. Признание без раскаяния тоже присутствует? На полтома хватило. В Москве дело получило огласку, нужные люди развернули как надо. Вышестоящим доложено. Доложено Берии, доложено Сталину.

Берия правду узнал, посмеялся над дураком, спросил: «что, девка красавица»? Чекисты ответили честно. Беременная, на сносях, женщина особого вожделения не вызывала. Ещё раз посмеялся всесильный министр: «ну и дурак этот сын академика».

Кстати, об академике. Семья врага народа в те времена подлежала физическому уничтожению, и академика вырвали из таёжных глубин, присвоили приговором «десять лет без права переписки», и вышел старик стариком из застенка в 1956-ом, получив полную реабилитацию. Вскоре и умер.

С Аглаей поступили по-честному. По закону.

Поскольку квартира числилась за врагами народа, то есть за академиком и сыном его, террористом, жена академика подлежала немедленному выселению. И уважительных обстоятельств у неё не было, не нашлось. Побегала по юристам, поотносила последнее золотишко да панбархат невестки. А ей почти хором ответили, что, мол, был бы ребёнок какой никакой прописан в квартире, тогда бы у вас квартиру то отобрали, а взамен выделили бы где-то в Сокольниках, Марьиной роще, или на какой другой окраине комнату в коммуналке: живи. А так нет, не положено. Покусала бы локти Аглая, да невозможно сие. Повинила опять, в какой раз, невестушку бывшую, покляла непутёвую, пожалела себя, муженька, да сыночка. Но что, она, бессильная поделает с государственным гнётом?