— Эй! Помогите человеку!
Я была готова ступить на проезжую часть и сбежать от этого пугала, но Клэр внимательно его оглядела. Она не умела игнорировать людей.
— Помогите, мадам! Дайте хоть что-нибудь!
Загорелся зеленый. Клэр высыпала из кошелька на ладонь мелочь. Она ничего не понимала в бродягах. Стоит проявить к ним толику сочувствия — прицепятся как репей! Клэр видела только его худобу и хромоту. Вероятно, задело машиной, когда попрошайничал у светофора. Мать пригрозила бы вытолкать его под автобус, а Клэр была доброй и верила в единство душ.
Хиппи сунул деньги в карман.
— Вы настоящий человек! Когда дела плохи, никто тебе и в глаза не посмотрит! — Кинул на меня осуждающий взгляд. — Мне все равно, подадут или нет, но я хочу, чтобы смотрели в глаза, понимаете?
— Да, — ответила Клэр. В ее голосе журчал прохладный ручей и слышалось тепло рук.
— Всю жизнь пахал и надорвал спину. А на работе никогда не пил, никогда!
— Я верю.
Снова загорелся красный. Я была готова потянуть Клэр прямо под машины. Куда бы мы ни шли, люди кормили ее историями своей тяжелой жизни. Видели, что она слишком воспитанная, чтобы взять и уйти. Он придвинулся. Она, вероятно, была первым за много дней нормальным человеком, который стал его слушать.
— Работу я еще найду, — продолжал он.
В нос ударил его запах. Либо он сам обоссался, либо помог кто-то другой.
— Но всем насрать!
— Не всем. — Клонящееся к закату солнце зажгло пламенем кончики темных волос Клэр.
— Вы настоящий человек, такие теперь не в моде. Всем нужны машины…
Бродяга дышал смрадом ей в лицо, а она из вежливости не отворачивалась, не хотела обидеть. Он, как все подобные типы, сразу ее раскусил.
— В смысле, ну сколько человек надо, чтобы жарить гамбургеры?
— Немного. Или, может быть, наоборот… — Она неуверенно улыбнулась и откинула с лица растрепавшиеся на ветру волосы.
Снова загорелся зеленый, а мы так и стояли на углу Сансет и Кахуэнги. Люди обходили нас, точно яму в асфальте.
Он еще больше придвинулся и интимно понизил голос:
— Вот вы видите во мне мужчину? — Высунул язык в щель от недостающего зуба.
Она вспыхнула и смущенно пожала плечами. Разумеется, нет! Хотелось спихнуть его с тротуара.
— Раньше я женщинам нравился. Пока работал.
Я видела напряжение на ее лице, Клэр хотела отступить, но боялась обидеть. Теребила конверт с большими глянцевыми фотографиями, за которые только что отвалила двести долларов. Из проехавшего мимо черного «Корвета» донесся рэп.
— Вы хорошая женщина, но вы бы передо мной не разделись, так?
Она мяла конверт, по дрожащему лицу проносились противоречивые эмоции.
— Я не…
— Я вас не виню. Только не разделись бы…
Какой же печальный был у него вид!
Я взяла ее за руку.
— Клэр, нам пора!
Однако она уже попалась на крючок, бродяга успешно задурил ей голову.
— Я скучаю по женщинам, их запаху. Вот как у вас. Не знаю, что за духи…
«Дыхание времени» здесь было так же неуместно, как полевой цветок в зоне боевых действий. Я поразилась, что он унюхал его сквозь собственную вонь.
И все же я его понимала. Мне тоже нравилось, как она пахнет. Я была готова сколько угодно сидеть на ее постели, когда она заплетала мне французскую косичку, и вдыхать ее аромат.
— Спасибо, — пролепетала она.
В этом вся Клэр. Она боялась обидеть человека, даже если он — старый бродяга.
— Можно понюхать ваши волосы?
Она побледнела. Не умела отказывать. Он мог делать все что угодно, и она не знала бы, как его остановить.
— Не бойтесь! — сказал он, поднимая руки с толстыми, словно рог, ногтями. — Вон сколько людей кругом, я вас не трону.
Она сглотнула, кивнула и зажмурилась, а он осторожно взял кончиками пальцев прядь волос, как будто цветок, вдохнул и улыбнулся. Ее шампунь пах розмарином и гвоздикой.
— Спасибо, — прошептал он и отошел, не оборачиваясь.
Клэр повела меня на выставку Кандинского в Музее искусств. Мне никогда не нравились абстракционисты. Мать с приятелями приходила в восторг от черных полотен с узкими белыми полосками или больших красных квадратов. Меня же привлекали картины, которые что-то изображали: «Игроки в карты» Сезанна или «Башмаки» Ван Гога, крошечные могольские миниатюры и вороны, камыши и журавли японской чернильной живописи.
Но если Клэр хочет сходить на Кандинского, пойдем на Кандинского.
Перед музеем я несколько приободрилась — знакомая площадь, фонтаны, мягкий свет, приглушенные голоса. Я ощущала себя здесь, как Старр в церкви, спокойно и приподнято. Кандинский был не так уж и абстрактен, я различала русские города с маковками церквей, пушки, всадников с пиками, трое вряд, и дам в длинных платьях с высокими прическами. Цвета чистые, как картинки в детской книжке.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу