Джанет Фитч - Белый олеандр

— Ужин в восемь? Градиозно! — обратилась я к своему отражению, как Кэтрин Хепберн, накручивая жемчужную нить на пальцы.

На бюро у Клэр, рядом с семейной фотографией, стоял мой снимок в рамочке из монетного серебра. Еще никто не вставлял мои фото в рамки и не ставил себе на стол. Я подышала на стекло и вытерла краем футболки. Она сделала этот снимок пару недель назад на пляже. Я щурилась в объектив, над чем-то смеялась. Волосы бледнее песка. Клэр не вставила в рамку свой собственный снимок: Человек-невидимка в длинном парео, солнцезащитных очках и китайской шляпе. Раздевалась она, только когда шла в воду. Плавать не любила, заходила чуть выше коленей.

— Знаю, это смешно, но мне все время кажется, что меня засосет в море.

Не единственный ее страх…

Она боялась пауков, супермаркетов и не сидела спиной к двери. «Плохая ци». Ненавидела фиолетовый цвет, числа четыре и восемь. Не переносила толпы и шумную соседку миссис Кромак. А я-то еще считала себя трусихой — Клэр дала бы мне сто очков форы! Она подшучивала над своими страхами, но то были шутки, когда человек думает, что смешно, и ты притворяешься, что тоже так думаешь, а внутри тебе не до смеха. «Все актеры суеверны», — говорила она.

Она проверила мое имя с помощью нумерологии. 50, то же, что 32. Я обладала силой властвовать над людскими массами. У нее — 36, то же, что 27, жезл, число мужества и силы. А до брака — 22, или 4, очень неудачное.

— Так что Рон спас мне жизнь, — нервно засмеялась она.

Я не представляла, что значит властвовать над людскими массами, и совсем к этому не стремилась, но если ей нравится так думать, то и ладно. Я помогала увеличивать хорошую ци. Однажды мы купили квадратные зеркала и залезли на крышу, чтобы закрепить их на черепицу со стороны дома миссис Кромак. Серьезно. «Чтобы плохая ци старой кошелки отражалась обратно».

Над парадной дорожкой перед домом были устроены шпалеры с розами, и Клэр не нравились люди, которые не желали под ними проходить. «Только добродетель и любовь могут пройти под аркой из роз!» Она не любила, когда в доме появлялись с черного хода, не разрешала мне носить черное. Первый раз, когда я что-то такое надела, она заявила: «Черный — цвет Сатурна, детям неблагоприятно».

Я убрала жемчуг в футляр и спрятала под шарфики в левом верхнем ящике комода. Большинство драгоценностей она хранила в бумажном пакете в морозильнике, думая, что там их не найдут грабители, однако жемчуг замораживать было нельзя.

В двух правых ящиках лежало шелковое белье светлых полутонов, цвета шампанского, розовой ракушки и льдистое голубое. Комбинации и ночнушки, подходящие друг к другу бюстгалтеры и трусы. Все тщательно сложено, тут и там — саше с ароматными травами. Ящиком ниже — аккуратные стопки футболок, белая и цветная: селадоновые, розовато-лиловые, серо-коричневые. Слева шорты и легкие свитера. Внизу большие платки. На шкафу — зимняя одежда в чехлах с молниями.

Склонность к порядку и ритуалам была одной из самых привлекательных для меня черт Клэр — все эти ее календари и правила. Она знала, например, когда убирать зимние вещи. Я приходила в восторг. Порядок, изящество и эксцентричность! Маленькие женские секреты, мешочки для стирки нижнего белья и сочетающееся лифчики и трусы. Она выкинула мои дырявые, еще от Старр, и купила все новое в универмаге, обсуждая с пожилой продавщицей фасоны бюстгалтеров. Я хотела атласный с кружевами, черный с изумрудным, но Клэр мягко отказала. Я притворилась, что она моя мать, и немного покапризничала.

Клэр сделала новые профессиональные фотографии крупным планом. Мы отправились забирать их в Голливуд, в ателье на бульваре Кахуэнга. На снимках она выглядела совсем другой — сосредоточенной и оживленной. В жизни же была тонкой, мечтательной, вся из острых углов, как мадемуазели Пикассо. Фотограф, старый заспанный армянин, считал, что мне тоже надо сфотографироваться.

— Ее можно на подиум! — заявил он Клэр. — И не такие ходят!

Моя рука инстинктивно потянулась к шрамам. Разве он не видит, какая я уродина?

Клэр улыбнулась, погладила меня по волосам:

— Хочешь?

— Нет, — тихо ответила я, чтобы фотограф не услышал.

— Мы подумаем, — сказала она.

По дороге к машине, в жарком мареве серого, словно голубиное крыло, дня, нам попался старый попрошайка-хиппи с седой шевелюрой и зеленой армейской сумкой на груди. Какой-то прохожий оттолкнул плечом протянутый к нему бумажный стаканчик и перешел улицу. Хиппи был недостаточно напорист. Я вспомнила, как стреляла мелочь на парковке перед винным магазином, но то было иное: я не алкаш и не наркоманка, мне всего пятнадцать. А он загубил свою жизнь.