Антон Уткин - Тридевять земель

– А где он? Посмотреть можно?

– А чего ж? – сказал Сашка. – Магарыч только ставь.

За спинами собравшихся послышался шум автомобильного мотора, и кое-кто оглянулся на него. Из чёрного внедорожника, лакированного, как гроб, вышли несколько мужчин в строгих официальных костюмах.

– Глава, глава, – прошелестело над головами, и Николай, дотоле как будто вовсе безучастный, бросился навстречу прибывшим.

Время тянулось, люди топтались, то жались к свежему холму могильной земли, который торопливо обкладывали цветами, то разбивались на кучки и что-то вполголоса обсуждали. Казалось, что кем-то должна быть произнесена речь, хотя бы короткое слово поминовения, но никто, даже представители администрации, не раз уже обошедшие могилу, на это как будто не решались, и создавалось впечатление, что похороны эти словно бы происходят тайком, словно покойный совершил нечто недостойное прощального слова.

Какая-то женщина, пользуясь оказией, протиснулась к главе. Одета она была не по случаю, в светло-синий халат, с белой косынкой на голове. В давящей тишине звуки её голоса показались колокольным звоном.

– Дорогу-то к нам когда сделают? А газ? Сколько лет слышим? Половина села с газом, а другая как при царе-горохе. На заграницу вон находится.

Николай Хвостов бросился между говорившей и главой, словно закрывая его от вражеской пули собственным телом. Округлившимися от ужаса глазами смотрел он на женщину, и губы его беззвучно шевелились…

Из-за жары поминальную трапезу устроили на дворе. Из сарая вынесли длинный верстак, прислонили к нему пару кухонных столов, покрыли конструкцию голубым ситцем. Здесь администрации уже не было. Каждому приходящему бабка Алёшки Панферова, по обычаю вручала утирку.

Михаил с Вячеславом тоже получили по простенькому платочку с голубой каймой, выпили по три рюмки. Марева, подперев щеку полной рукой, смотрела вбок полными слёз глазами. Младший сын её сидел рядом и ковырял вилкой в тарелке, изредка вскидывая на присутствующих свой по-прежнему укоризненный взгляд. Сашка не садился, бродил за спинами поминающих, трогал их за плечи, что-то жарко шептал на уши.

Ранним утром Сашка уже толкался около усадьбы, готовый отвести к камню.

– Через магазин давай, – напомнил Сашка, заметив, что Вячеслав повёл машину прямо в поле.

– Как скажешь, начальник, – покорно спохватился Вячеслав. – Как там вчера-то, чем закончилось?

– Чем закончилось? – усмехнулся Сашка. – Как обычно – башка болит…

Вячеслав сочувственно покивал.

– Да приехали там одни с раёна, чтоб табличку снять, – снова, как бы нехотя, заговорил он, морщясь от похмельной боли.

– Какую табличку? – не понял Вячеслав.

– С креста, – коротко и мрачно ответил Сашка.

– Зачем? – спросил Михаил.

– Зачем? – повторил Сашка, как эхо, мотнув головой. – Ну наши армейские там вроде не воюют. Типа добровольцы одни.

Поравнялись с магазином.

– Закусить взять что? – обернулся Михаил.

Этот вопрос поставил Сашку в тупик. Некоторое время он мучительно соображал, потом сказал неуверенно:

– Ну, там, пряник какой.

– Один? – словно издеваясь, уточнил Михаил.

Сашка молча и незаинтересованно кивнул головой. Михаил подумал, испытующе посмотрел на Сашку, и вошёл внутрь.

В здании из белого кирпича работал кондиционер, и его обдало ледяным холодом.

– Что за жара такая? – жалобным голосом проговорила продавщица. – У коровы тепловой удар.

– Надо же, – сказал Михаил, думая о своём. – А кто это на кладбище сегодня приезжал, не слыхали?

– Да то с области какие-то, – ответила продавщица.

– А чего хотели?

– Кто их знат, – пожала она плечами. Видно было, что что-то ей известно, но говорить об этом она не хотела.

– И что же теперь будет? – спросил Михаил. – С коровой?

– Ох, что будет? – вздохнула она. – То будет, что молока не будет.

Кроме двух бутылок водки Михаил купил ещё колбасы и солёных огурцов.

– Да, и один пряник будьте добры, – вернулся он уже от самой двери.

Эта просьба ненадолго вывела несчастную продавщицу из её горестных мыслей.

– Один? – оживилась она, и долго, тщательно взвешивала на своих весах пятнистый пряник. И, с терпеливым пониманием наблюдая за её действиями, Михаил подумал, что даже у продавщиц сельских магазинов имеется в работе своя скрытая поэзия.

Сашка посмотрел на колбасу с огурцами как на некую расточительную роскошь, – не то что бы робко, но с даже каким-то осуждением. Он отхлебнул водки и немного ожил.