Антон Уткин - Тридевять земель

Лакеи-татары, как тени, бесшумно сновали между столиками.

– А в общем, – признал Сергей Леонидович, – просто руки опускаются.

– И всё-таки, можно полагать, Столыпин нашел средство. За истекший со времени освобождения крестьян период крестьянская среда постепенно прониклась началами общегражданского права, обычаи, если они и существовали, забыты.

– Не знаю, что он там нашел, – буркнул Сергей Леонидович себе под нос. – Крестьяне плохо понимают смысл этого закона. Они приходят в некоторое недоумение, а отнюдь не в энтузиазм. Я, по крайней мере, это категорически констатирую. Я не сомневаюсь, что закон исходит не из подлинной потребности, а из теоретических соображений. Несомненно, что этот новый принцип проводится во имя доктрины, что будто бы личная собственность всё спасёт, что нужно создать в противовес нашему невежественному, тёмному, анархическому крестьянину-общиннику – сытого консервативного просвещенного буржуа. Вот этот буржуа и должен спасти Россию…

А потом сказал уже громче:

– Мне кажется, что покойный премьер вошел в противоречие со всем строем русской жизни. Община делиться не желает. Скажу вам и более: Столыпин недооценил социального элемента. Столыпинское законодательство зародилось в искусственной атмосфере давнего интеллигентского спора об общине, возникло оно на основании слишком теоретических предпосылок, вдобавок, в значительной мере сомнительных. Сам Столыпин считал свое дело ставкою на сильных, точно не замечая, что именно-то сильным община наша отнюдь не страшна. Она не исключала, а, напротив, в высшей степени содействовала самой беззастенчивой капиталистической эксплуотации. Сама – паразит, она предоставляет великолепную почву для развития худших форм капиталистического паразитизма. С этой точки зрения всё Столыпинское законодательство есть скорее ставка на слабых, а не на сильных. Поставить крепко на ноги наше крестьянское земледелие препятствует не только община, но помехою тут служит и весь кастовый, обособленный строй крестьянства и особая психология этого феодального строя. При его неизменности последняя, вне всякого сомнения, проявит себя и на Столыпинских отрубах и хуторах.

– Но невозможно же сидеть и ждать, сложа руки, пока народ исполнится гражданственности.

– А этого можно и не дождаться, – сказал Сергей Леонидович. – Я убеждён, что слияние юридических обычаев народа с государственным законодательством должно идти осторожно и постепенно. Если допустить, что обычное право, рождённое ведь не просто так, а вековым опытом, просто исчезнет под административным давлением законодательства, то противодействие может оказаться равным силе самого действия. Важно, чтобы сами законы вобрали в себя народную практику.

Михаил Константинович, покручивая в пальцах мундштук из слоновой кости, смотрел на Сергея Леонидовича, точно на малое дитя.

– Но это страшный тормоз для всякой цивилизации, – выразил своё мнение Волькенштейн. – Есть естественное право, общее всем нациям, всем народам…

– Ах, эти наши пресловутые естественные и международные права, которые всегда рассматривают человека с абстрактной точки зрения, – воздел руки Сергей Леонидович. – Всё истинное, говорит Гегель, имеет свойство претворятся в действительное. А в истории, между тем, не существует ни абсолютной необходимости, ни полной, безусловной свободы. Об этом, собственно, и речь.

– Я человек западной культуры, – вмешался Александр Фёдорович Бабянский, – но я был учеником знаменитого профессора Кавелина в восьмидесятых годах. Это тоже человек западный, но я помню его поучения в этом отношении. Он говорил: "Господа, берегите общину, помните – это вековой институт"".

– Положить конец недоразумениям всего лучше, перенеся вопрос на почву частной собственности, всем общей и понятной, – подал голос Анучин.

– Это вам он понятен на этой почве, – усмехнулся Сергей Леонидович, – но общим его отнюдь не назовёшь. Наверное, неправильно было бы объяснять процесс уничтожения общины только давлением местных органов управления, но этот процесс происходит под безусловным давлением агитации, которой я сам был свидетелем и которую иначе как бессовестной, назвать нельзя. И поэтому я предрекаю, что подобный характер в направлении перехода к частной собственности заставляет ожидать весьма скорой реакции на это положение в деревне, и что маятник непременно качнётся в обратную сторону. Знаешь, – остановив глаза на младшем Лановиче, сказал Сергей Леонидович, – я уже в деревне третий год, и скажу так: деревня будет всё далее и далее дифференцироваться, и в одну сторону будут стекаться представители умственности, которые всё безграничнее будут господствовать над отлагающимися по другую сторону рабами физического труда, глубже и глубже уходящими в мелкие, развращающие заботы о куске насущного хлеба. Это, по-моему, логически неизбежный конец нашей крестьянской общины в существующей её форме, и избежать этого печального конца можно только перейдя от общинного владения объектом труда – землёю – к общественной форме самого труда.