Антон Уткин - Тридевять земель

Карты меню Михаил Константинович заказал у знаменитого декоратора Эрнста Липгарта. Приглашённые, в большинстве своем, принадлежали к юридическим кругам, и среди них оказались даже два присяжных поверенных, защищавших в шестом году офицеров Небогатовского отряда – Волькенштейн и Квашнин-Самарин. Узнав, кем приходится Сергей Леонидович Павлуше, они буквально вцепились в него.

– Ведь он единственный из младших офицеров признал себя виновным. И я решительно утверждаю, что ни с какой точки зрения таковым он не являлся, – всё твердил Волькенштейн.

– Брат судил себя своим судом, – сдержанно отозвался Сергей Леонидович. Он всё ещё корил себя за свою близорукость, а точнее, был ею ошеломлён. "Да уж, Фейербах", – с горькой иронией подумал он в этот момент, и вспомнил, как ещё месяц назад писал собственной рукой: «Безрассудный! То, что ты сеешь, не оживёт, если не умрёт».

– Да, конечно, Павел Леонидович имел свое понятие о чести, – согласился Квашнин-Самарин.

Сергей Леонидович провел рукой по волосам.

– Павел Леонидович, – как можно мягче возразил он, подавляя в себе раздражение, – имел понятие о чести. Своё, – он выделил голосом это слово, – имели все остальные.

– Возможно, вы и правы. Но как же, в самом деле, было и поступить? Не хочу показаться жестоким, но если бы присутствовавшие на суде офицеры, в мужестве которых я по-прежнему ничуть не сомневаюсь, видели бы в адмирале Небогатове виновника их позора и бедствий, то они нашли бы выход для своей чести по отношению к нему и по отношению к себе, а они присутствовали в суде все до одного.

– Да, именно, все до одного, – глухо повторил за своим собеседником Сергей Леонидович.

– Сказал же Северин: "Что ж, если считаете себя опозоренными – стреляйтесь".

– Кто это – Северин? – спросил Сергей Леонидович.

– Лейтенант, – пояснил Волькенштейн. – Флаг-офицер Небогатова…

– Знаете, сейчас я вижу ясно, что в защите нуждался только ваш брат, да и то от себя самого.

– Он один искупил этот общий грех. Может быть, – пугаясь собственных слов, выговорил Сергей Леонидович, – в этом и заключается высшая честь?

– Возможно, – задумчиво ответил Квашнин-Самарин.

– Ибо если бы мы судили себя сами, то не были бы судимы.

Вмешался депутат Государственной думы от кадет Александр Фёдорович Бабянский.

– Плохо дело, – заметил он, – когда в вопросах чести приходится вступать в объяснения. Плохо дело, если в вопросах чести что-нибудь начинает становиться неясным. Ибо вопросы чести тем и отличаются от всяких других, что они должны быть ясны для каждого без всяких объяснений.

– Я помню, – сказал Квашнин-Самарин, – как часто обвинение ссылалось на Устав Петра Великого. Но господа, минуло добрых два столетия, изменились понятия и самые нравы…

– Позвольте, я поясню, – перехватил слово Волькенштейн, пожелав дать понятие о сути разговора тем из гостей, которым процесс был знаком по слухам да из печати. – Ссылаться на артикул Петра Великого теперь нельзя. За эту несвоевременную ссылку он чего доброго прошелся бы по нашим спинам своею дубинкой. Он был ведь гений, и живи он теперь, разве не понял бы он всех современных условий техники и требований военно-морского боя? Да за отсылку подобного флота он стёр бы с лица земли всю Либаву, чтобы и памяти о ней не осталось! Нет, Петр Великий не послал бы свою эскадру на неминуемую гибель в Цусиму. Он остановил бы её вовремя, особенно после Порт-Артура, он бы переродил бы её до высоты современных требований и держал бы её до конца войны в запасе, как боевой козырь для почётного мира. А нам достало газетной шумихи господина Кладо и компании для бесповоротного решения вопроса первостатейной государственной важности, как посылка тысяч людей и миллионных броненосцев на бесполезную гибель и смерть! Кажется, довольно было уже в эту войну бесполезных жертв, радовавших нас лишь мимолетно взятием сопки с деревом, чтобы уже при исходе войны, когда бесполезность её результатов стала вполне очевидной, ценить каждую жизнь на вес золота, – как то велят и закон, и разум, и совесть.

Большие тёмные абажуры затеняли лица и освещали только руки и поданные яства. Освещение было так устроено, что уже трудно было различить, кто сидит за соседним столом.

Между тем Александр Фёдорович Бабянский, человек тактичный, заметив, что Сергею Леонидовичу нелегко уже даётся этот разговор, поспешил переменить его.

– Мы слышали, – обратился он к Сергею Леонидовичу, – что вы заняты написанием весьма интересной работы.