Антон Уткин - Тридевять земель

Последние слова были так ни с чем несообразны в этом кругу, что все молча воззрились на него.

– Эка вы хватили, – цокнул языком Анучин. – Нужно быть слепым или намеренно закрывать себе глаза, чтобы отождествлять либерализм, как это делается слишком часто, с служением имущему классу, с защитой экономических привилегий.

– Положим, в теории это так. А в жизни-то выходит иначе. Что дала эта Конституция? Только новые раздоры – и больше ничего. Стало у Ивана больше земли? Нет. Пошло помещичье землевладение в гору? Тоже нет. Утихомирились жандармы? И здесь нет. Так что же это, как не пустая игрушка, удовлетворяющая мечтам наших подражателей? Земство – вот истинная и национальная школа самоуправления.

– Конечно же, – не без ехидства вставил Волькенштейн, – под управлением дворянства.

– А что же делать, – развёл руками Сергей Леонидович, – коль так сложилось исторически? Если на Западе типом свободного гражданина, по которому равнялись все остальные в общественном процессе уравнения и освобождения, был горожанин, то у нас аналогичную роль играла фигура дворянина. Ведь это первое сословие в России, у которого появились гражданская свободы и гражданские права.

– Зато теперь подавляющее число граждан являются горожанами, – сострил Анучин.

– Да, в настоящее время дворянство преобладает в земствах, – продолжил Сергей Леонидович, согласно кивнув, – но, господа, дворяне разные. В конце концов без дворянства не было бы и самого земства, а из него ведь и вырос наш парламент.

– Эк вы защищаете сословный строй, – заметил Волькеншиейн, который будто и не слыхал предыдущих слов Сергея Леонидовича.

– Вовсе нет. Кто, как не дворянство, повсеместно в земствах ставит вопрос о всесословной волости? И вообще, защитники конституции забывают, что человеческий характер заключается не в собственности, а в личности.

– Нет уж, позвольте. Есть общие законы, и действие их не минует нас.

– Да уж пусть не минует, – согласился Сергей Леонидович, – да только если в самом народе, в его крови и нервах, сидит существо инертное, склонное подчиняться и слепо доверять, то что ж говорить о дальнейшем развитии политической свободы? – Сергей Леонидович перевёл дух. – Да и вообще, господа, всё не то. Всё не то, господа, всё не то, – в запальчивости он даже замахал руками. – Всё, мне кажется, гораздо проще. Если бы стало только возможным привлечь в деревню интеллигентных лиц на должность писарей, переворот в крестьянской жизни вышел бы огромный. Для этого нет надобности заводить всесословные волости и церковно-приходские школы – нужно только дать возможность интеллигенции стать в непосредственное общение с сельскими массами. Думаю, что все остальные способы управления народом были испробованы – и в результате получилась ужасающая картина обнищания, разнузданности и бессердечия. В отдельных случаях корень зла тоже везде замечается или в дикости человека, или в неопределенности его обязанностей, или неогражденности прав. Естественный вывод для меня один: просветите народ, дайте ему закон, поставьте закон над начальством, а не начальство над законом. Вот ввели опять выборность мировых судей. В нашей камере судья обращается к крестьянам на «вы», и уже это одно изменяет дух и характер заседаний. Ещё раз скажу: только при самом широком и свободном доступе света можно надеяться, что наша деревня наконец прозреет и тёмные силы отойдут в область преданий, а пока этого нет, вряд ли можно быть уверенным, что печальные времена пугачёвщины не повторятся.

Ужин у Донона грозил перейти уже в завтрак. Уже отдали должное и «Монополю», и «Силлери гран муссе». Сергей Леонидович распалился и словно строчил из пулемета:

– А Морелле, который открыто требовал равенства имуществ? А Мабли, который доказал, что одно только политическое равенство без экономического будет неполным и что при сохранении частной собственности равенство будет пустым звуком? А Кондорсе, заявлявший, что всякое богатство есть узурпация? А Бриссо, утверждавший, что частная собственность есть преступление против природы?

– Но как вы, юрист, можете проповедовать подобные вещи? – возмущался Волькенштейн.

– Да ведь я их не проповедую, – возражал Сергей Леонидович. – Я только говорю то, на что мне, как наблюдателю, указывают факты. А они говорят мне, что будущее вполне способно поставить нас лицом к лицу с новыми формами общежития.

– Вы, кажется, землевладелец? – вмешался больше молчавший дотоле Анучин. – Так отдайте её, эту вашу землю. Никто же не может воспрепятствовать вам распорядиться своей собственностью, как считаете по истине. Яко наг, яко благ.