Антон Уткин - Тридевять земель

Спустя несколько дней, встретив Рождество в обществе отца Андрея Восторгова и жены его Василисы Ниловны, дьякона Зефирова и Гапы, он уехал в Москву, а оттуда, осмотрев несколько частных картинных галерей – Солодовникова, Боткина, Цветкова, – которые были в таком распространении у московских меценатов, да пообедав разок у знаменитого Тестова, порывшись в библиотеке Румянцевского музея, отправился в Петербург.

Лановичи, гостеприимством которых пришлось воспользоваться Сергею Леонидовичу, сменили адрес и уже не жили на Почтамтской улице, а занимали просторную квартиру на Фонтанке в доме Гречишникова, и чуть не насильно перевезли к себе его несложные пожитки из номерa «Hоtel Dеmouth», где он было остановился. Горькие чувства от скоропостижной смерти Александры Николаевны несколько заслонили несчастье с Павлушей, однако даже то небольшое время, утекшее после этих грустных и тревожных для чуткого сердца событий, уже позволяло вести общение, не сверяясь постоянно с правилами приличий.

Детей в семье не прибавилось, их по-прежнему было двое, хотя детьми они оставались лишь в отношении своих родителей. Сын Лановича, Михаил Константинович, тремя годами старше Сергея Леонидовича, несколько лет тому окончив училище Правоведения, служил в Русско-Азиатском банке, но по каким-то своим причинам не спешил покинуть отчий дом, а младшая Лиза, которую покойный Павлуша знал еще гимназисткой, превратилась в очаровательную, умненькую восемнадцатилетнюю девушку, слушательницу Бестужевских курсов. Сергея Леонидовича принимали отлично, интересовались им вполне искренне, словно угадывая, что он прибыл оттуда, где, возможно, вызревало решение их общей судьбы. Всех интересовало положение дел в деревне.

– Сейчас много пишут, что деревня уже не та, какою мы привыкли её себе представлять: грязную, невежественную, суеверную. Уверяют, что она сдвинулась с той мёртвой точки, на которой столько веков стояла, – бодро говорил Михаил Константинович, а Сергей Леонидович глядел на него исподлобья.

– Деревня, говорят, двинулась к просвещению? – усмехнулся он к удивлению Михаила Константиновича. – Да никуда она не двинулась: стоит себе, как и раньше стояла, и больше ничего. Тащат её к просвещению, изо всех сил тащат – это правда. Случайно соберутся несколько человек в уезде, понимающих значение культурной жизни для народа и достаточно влиятельных, чтобы убедить остальных, и двигается дело народного образования. Попадёт в гласные купивший землю в уезде известный доктор: собрание его слушает, и медицина развивается. Но уж лучше так, чем никак, – добавил он и легонько хлопнул ладонью по столу.

Все это были отнюдь неглупые, культурные люди, но они как бы тонули в окружающем их море предвзятостей и предрассудков той среды, недостатки которой несколько лет назад отчасти верно указали авторы "Вех".

– Как там поживает Михаил Павлович? – поинтересовался Константин Николаевич.

– Ремизов? – уточнил Сергей Леонидович.

– Все в кисее своих грёз о старомосковском тереме? – съязвил Михаил Константинович.

Сергей Леонидович благоразумно промолчал.

– Да, нечего греха таить, – сказал Константин Николаевич, – после Цусимского съезда мы расстались едва не противниками. Но правда осталась за нами. Мы получили парламент.

Это заявление Сергей Леонидович тоже оставил без реплик.

– Михаил Павлович жив и здоров, – только и молвил он.

– Вот и славно, – обрадовался Константин Николаевич. – Тогда и мы ещё поживём, – и с этими словами потрепал свежую Лизину щёчку, от которой ласки, Лиза, как взрослая девушка, всё-таки увернулась.

– Абсентеизм в губернских земских собраниях – тема весьма старая, но давно о ней не говорили так много, как в последнее время, – обратился он опять к Сергею Леонидовичу. – Число гласных, участвовавших в только что окончившейся сессии губернских собраний, до того было невелико, что некоторые собрания вообще не могли состояться за отсутствием законного комплекта, другие должны были разойтись, не окончив своих занятий.

Сергей Леонидович отлично понял, куда клонит Константин Николаевич.

– Я не стану, конечно же, оправдывать наших земцев, – заговорил Сергей Леонидович как бы нехотя, – не стану перечислять слишком хорошо известных причин, извиняющих, до некоторой степени, их охлаждения к делу. Я обращу внимание лишь на один факт, обыкновенно упускаемый из виду присяжными обвинителями земства. На глазах у всех происходит только одна, да и то не самая важная часть земской работы: столичная печать следит за одними только губернскими собраниями, редко и мимоходом обращая внимание на деятельность уездных земств. Между тем, в уездных собраниях абсентеизм развит гораздо меньше, чем в губернских; дело доводится здесь, большей частью, до конца, невозможность открыть собрание или необходимость закрыть его встречаются сравнительно редко. Доля обязательной работы, принадлежащая губернскому земству, не так велика и не так близка к жизни, деятельность его – скорее организационная. Одна из самых важных функций губернского земства – это ходатайство перед правительством о местных пользах и нуждах, часто совпадающими с пользами и нуждами государственными. Понятно, что степень энергии земства в исполнении этой функции не может быть всегда одинакова; понятно, с другой стороны, что вынужденное ограничение её не может не влиять на интерес к земскому делу, а значит и на посещение губернских земских собраний. Огульные приговоры над земством, произносимые в виду земского абсентеизма, не имеют никакого смысла. Нужно не знать или не хотеть знать провинциальной жизни, чтобы восклицать: "весь наш земский багаж состоял пока из быстро охлаждающегося энтузиазма, подправленного кое-какими обрывками известных доктрин и теорий, газетными статьями и совершенным незнанием своего народа". "Земство ничего не делает и никуда не годится," – вывод крайне несправедливый и односторонний. Если мы ожидаем много от широкой земской реформы, то именно потому, что даже в нынешнем своем виде, несмотря на ошибочную избирательную систему, несмотря на неправильное устройство и всяческие преграды, земство сумело сделаться и остаться одним из главных факторов русской общественной жизни. Как бы то ни было, говоря об земском абсентеизме, необходимо делать различие между губернскими и уездными собраниями, необходимо помнить, что последние продолжают и теперь свою скромную, малозаметную, но в высшей степени полезную работу.