Хантер Томпсон - Ромовый дневник

А потом опять вывернуть на бульвар с пальмами, вдарить по тормозам – чтоб до визга покрышек; откинуть солнечный козырек с присобаченным пропуском «Пресса» и оставить машину под ближайшим знаком «Парковка запрещена». Ворваться в вестибюль, на ходу натягивая пиджак от черного, с иголочки, костюма и, помахивая камерой, нахально глазеть на смазливую секретаршу, пока она звонит боссу, чтобы проверить нашу договоренность насчет интервью. Затем плавная поездка в мягко подрагивающем лифте куда-то на верхний этаж, к роскошному кабинету… широкая улыбка, расшаркивания, высокопарная беседа, черный кофе из серебряного кофейника… несколько поспешных снимков на балконе… белоснежные зубы, твердое рукопожатие… вновь лифт – и пулей дальше.

По дороге в редакцию, с набитым записями карманом, я останавливался у какого-нибудь пляжного ресторанчика, заказывал клубный сандвич с бутылкой пива, усаживался в тени и читал газеты, задумываясь над сумасшествием новостей… или просто откидывался на спинку стула, с вожделением поглядывая на соски под цветастыми купальниками и прикидывая, сколько из них мне светит собрать в свою коллекцию за эту неделю…

Вот такими были славные утренние часы, когда солнце светило жарко, а воздух бодрил и много чего обещал, когда казалось, что вот-вот в мои руки попадет Настоящее Дело: надо лишь чуточку ускориться, и тогда ты сможешь перехватить эту яркую и неуловимую вещь, что всегда опережает тебя на шаг.

А потом наступал полдень, и утро блекло, усыхало, скукоживалось подобно утраченной мечте. Градом лил пот – вот уж пытка из пыток! – а день был забит мертвыми останками всех этих желанных, но не состоявшихся вещей, которые не выносили жары. Когда солнце напрочь выжигало иллюзии, я мог видеть это место таким, как оно есть – дешевым, угрюмым и крикливо-показным… ничего хорошего от него ждать не приходилось.

Порой на закате, когда тянет расслабиться и не думать про всеобщее загнивание, Бог-старьевщик набирал пригоршню увядших утренних надежд и развешивал их так, что ты только руками разводил: видит око, да зуб неймет; они висели на ветру, позвякивая, как хрустальные колокольчики, и напоминали тебе о той вещи, которая так тебе и не далась – и не дастся никогда. Тут хоть на стенку лезь; единственный способ обуздать эту муку состоял в том, что надо сидеть в баре до заката и ромом вымывать призраков из собственной души. А зачастую было куда проще вообще не ждать, так что заливка за воротник начиналась в полдень. Впрочем, как помнится, это мало чем помогало, разве что иногда день заканчивался чуть быстрее…

Свернув на Кайе-О’Лири, перед входом в «Алов дворик» я увидел машину Салы, а рядом – скутер Йимона. На меня накатило нечто вроде паники. Я проехал мимо, не поворачивая головы, пока не скрылся за холмом. Еще некоторое время покатался, пытаясь сообразить, что делать; при любом раскладе выходило, что я змея подколодная. Это я не к тому, что не испытывал чувства абсолютной правоты в своих поступках, – просто не мог представить, что вот войду и усядусь напротив Йимона. Чем больше я об этом думал, тем гаже себя чувствовал. «Что ж, коли так, не заняться ли частной практикой? Вывесим табличку «П. Кемп, журналист-алкоголик, прилипала и змея. Часы приема: с полудня до заката, кроме понедельников»».

Огибая Плаза-Колон, я застрял позади тележки торговца фруктами и раздраженно засигналил.

– Эй ты, нацист вонючий! – проорал я. – А ну прочь с дороги!

Настроение ни к черту. Чувство юмора пробуксовывает. Пора сваливать с улиц.

Я направился в клуб при «Кондадо-Бич», где окопался за громадным стеклянным столом, что стоял на террасе под сине-красно-желтым зонтом от солнца. И следующие несколько часов провел за чтением «Негра с «Нарцисса»», подмечая кое-какие моменты для моего опуса на тему «Расцвета и гибели «Сан-Хуан дейли ньюс». Я считал себя изрядным умницей, однако предисловие Конрада испугало меня настолько, что я потерял всю надежду хоть когда-нибудь перестать быть нулем без палочки…

«Впрочем, только не сегодня», – подумал я. Сегодня у нас день особый, мы ему еще накрутим хвост. Устроим пикничок. Возьмем шампанского. С Шено на пляж – и пустимся во все тяжкие… Настроение тут же взыграло. Я подозвал официанта и заказал два роскошных ленча навынос, с омарами и манго.

Когда я вернулся, дом был пуст. От Шено не осталось и следа. В квартире стояла сверхъестественная тишина. Заброшенность.