Роман Парисов - Стулик

– Не получается у тебя, трубадур, – ласково всплывает Перец. – И не получится. Потому что любимые свои проекции в привычной последовательности фокусируешь. Цепляешься за них. Не поймать тебе мгновенья никогда, забудь. Ты элементарного даже не видишь. Что твоя любовь – голая, слепая, упёртая и безголовая – абсолютную свою противоположность притягивает. Чёрного дядю!.. Который всё время тебя и программирует на очередную идиотскую реакцию. Зачем?.. Полакомиться твоей дурацкой энергетической вспышкой!

Солоноватое дежа-вю подступало к гортани. Бредовый, кошмарный комментарий… Сверху всё выглядело чушью – но ощущение, постепенно поднявшееся из глубины, было странным: я словно знал об этом всегда… Это же что получалось. Меня провоцируют на мои искренние всплески, неподдельные глупости, доподлинные сумасбродства… На мою привязанность, которая ничем не обернётся, кроме зудящей тоски! Меня прогнозируют всего, зная, что я поступлю в точности так!.. А потом равнодушно пожирают заказанное блюдо – мои взаправдашние, мои выстраданные энергии?!

На засиженном окне зелёная астральная муха, беснуясь в поисках выхода, зудела по глади стекла. Всё билась и билась… Выбивалась из сил. А рядом, в пяти сантиметрах, врывалось в открытую форточку огромное фиолетовое небо. С сияющим Сириусом.

Сириусу всё было запредельно ясно.

– Ну так веди меня, Вергилий! – сказал я уверенно.

Гордый профиль Клеопатры с вычерченным глазом и мулатистыми губами тут же выплыл из тумана. Знакомый прогиб, те же черты и жесты, только глаза совсем другие, лисьи (кстати: в них вся Вселенная была когда-то), да волосы нарощенные – вместо каре. Ёкнуло что?.. – Пожалуй. Печаль вдруг несусветная, за себя стыдно да прошлого жалко. Начала жалко, начала – белого, восторженного пространства… Повиснув на небольшом еврейчике, Фиса посасывает из соломинки у бамбуковой барной стойки. (Ну и видение!)

Ах да. «Зима» же вовсю кругом, кутерьма, долбёжка, дым коромыслом из пушек… Жарко: Новый год!

…пойти, почесать за ушком?

И надо же умудриться, из таких полётов запредельных да снова в «Зиму» приземлиться, – подумываю, к Фисе продираючись. Нет, точно мы застряли – где-то в нижних слоях. Заколдованное место. Всё оно, в итоге, во сне, но и вместе с тем – реальнее реальности. На Фисе красный стеклярусный ошейник, подарок мой… И у еврейчика подбородок второй совсем не фигуральный, окладистая трёхдневная щетина… Даже на мне эта майка кожаная – будто специально в клуб. Но что-то во всём ощущении – не то. Астральное.

А сердце, сердце заходится наяву.

Ну – здравствуй, Фиса?!

Опустим, опустим округление глаз, гримасы узнавания, дежурные первые реплики… Нечто моментальное – глубинное, истинное – пробилось всё же сквозь лакированный взгляд. «Как ты?» – без всяких понтов спросили её бездонные зрачки. Единственная доподлинная фраза. Из загробья. Пока пробивались мы к выходу «подышать», я мучительно думал над ней. Так она меня тронула.

– Ну что, Роман, – развернувшись, взяла меня Фиса в оборот на воздухе. – Ты, конечно, молодец. Я бы х… когда подошла. Почему? А, на х… Ну что, б… Видал, какие у меня котлики, какие брюлики?.. Машина, кстати… – (по мобильному) – слышь, Серёж, подрули, а?.. Тут один м…к хочет посмотреть, как я живу… Не на-адо? Ладно – не надо! Ну что, что?! Вот та-а-ак! – (Смягчаясь, затягиваясь.) – А мой… конечно, любовь у нас, морковь, но… жена, дети. Вот так всё в этом мире… Тридцатку в месяц мне даёт, ты понял? Нет, ты понял?! И ещё пятнашка у меня с салона красоты – он же мне салон взял… – (Смягчаясь, затягиваясь.) – А мужики за…а-а-али – проходу не дадут. Девушка да девушка. А мне… на х… никто не нужен. Олигархи-хуегархи. Что я, проститутка?! – (Ещё смягчаясь.) – А ты всё качаешься. Всё жрёшь эту свою… как её. Я тут была с… ну, не важно. Главное – не это. Главное – душа. Конечно, хочется ребёнка. Двадцать пять уж на носу. – (Затягиваясь, ещё смягчаясь.) – Ну, хули смотришь. Думаешь, я другая стала?.. Не-е-ет, Ромочка. Я внутри всё такая же. – (Кроткий взгляд.) – Главное – что у человека внутри, а это всё… – (показывая руку с часами) – блеф…

…а передо мною стоял тот 18-летний ангел со свадебной фотографии, смотрел на меня задушевно глазёнками и всё крылышками шевелил: как же это, Рома, как же так?.. И улыбался я с достоинством сквозь него, напрягая немножко губы, чтобы комок свой из горла не выпустить, ибо совсем-совсем не знал я, что ответить ему. Можно было, конечно, и у Фисы прощения попросить, но удерживало меня что-то. Боялся адресом ошибиться, наверно, или проснуться резко – от несоответствия.