Роман Парисов - Стулик

Утром всё совсем не так, я корю себя, ой как корю за вчерашнее, стаскиваю с неё джинсы, даю солпадеин, укутываю… Она отрубается моментально.

…но при чём здесь тогда косметика?!…

Последний день на любом курорте – варёная депрессивная гонка. Из тебя с улыбочкой выжимают последние соки – а вот полотенчика не хватает, двух бутылок в мини-баре… Плиз, чек-аут в двенадцать! – и выкидывают за ненадобностью.

11:00. Света вскакивает и стремглав летит к Тане – на прощальный сеанс аквааэробики. Я ломаю голову, как бы скорее сдуть матрасы, распихать по сумкам вещи… Надо обязательно отхватить у солнца свой последний час. (Лишь эта мысль почему-то владеет мною.)

12:50–13:50. Томление в холле на чемоданах мы опустим – оно знакомо каждому советскому туристу. Светины слёзы и объятия с Таней были мне неинтересны, я даже не стал прощаться, я вышел на воздух, я ведь помню, как всё это бывает в Артеке.

…в Москве, через пару дней, я скажу ей всё, искренне и благородно.

16:20. С Кирюшей всё-таки помогает нам небо. В аэропорту во время прохода через рамку чуть не задохнулся он у Светы в лифчике (лифчик, понятно, мы одели для прикрытия, равно как и джинсовую куртку) и тут же самозабвенно выпорхнул, но уже на нейтральной территории, когда все контроли были позади.

16:50. Разморённый зал ожидания. Светин взгляд отсутствует. Она не хочет кока-колы. Ничего не хочет. Она зажала Кирюшу на сердце и смотрит мимо. (А всё равно: материнский инстинкт.) Я в сердцах отхожу к пивной стойке. Оборачиваюсь. (Я всё время оборачиваюсь.) Ах, этот скромный парнишка, что сидел рядом… Развлечена уже Света. Строит зубки вовсю, как та далёкая девчонка на рекламном щите… Являет выигрышный ракурс. Хочет нравиться. Хочет, чтоб узнал! (Кто не знает Светы. Свету знает вся Москва.)

16:55. Ладно.

17:45. Взлетаем! Думаю, каждый из нас, товарищи, в эти мгновения невольно обратится назад с благодарностью прелестному кусочку жизни, оставленному позади. Не дай мне, господи, такого кусочка больше никогда. Что-то думает там она? Она смотрит в окошко. Мы молчим. (Мы всё время молчим.)

18:10. Стюардессы заметили попугая, шепчутся, проявляют интерес. Может быть опасно. (Ссодют его щас – и п…ц зверушке.) Что, нравится, девушки? – говорю. Беру его в руку, благо тихий, вставляю под хвост невидимый ключик, несколько раз проворачиваю, разжимаю ладонь… Птичка игрушечная, трясёт хохолком. Похоже, правда?.. И успокоены, и восхищены стюардессы.

Ну, японцы. Надо же – додумались.

Света рядышком трясётся от смеха. Бросает на меня короткий взгляд, полный…

…вот он, ключик?!

18:50. Та дама из Саратова, что с Антошкой, оказывается, сидит сзади. Лицо у неё – один загарный струп. От нечего делать я подсматриваю за ней ушами. И вижу: перед ней – бутылка виски! И чувствую: по мере её обмельчания всё ярче представляется даме страшный смысл наших со Светой отношений. Я встаю в туалет и подмигиваю ей – инфернально.

19:15. Мы слегка напиваемся с дамой из Саратова. Через два года мы в Саратове. Там, на набережной, очень много гуляют свадеб, очень. Антошка охуевает. Антошка прячется в окошко и припивает кока-колу.

00:15 (по московскому). Мы у Светиного подъезда. Мы в Москве, на проспекте Мира!! Это и правда – и полная чушь. Вот он, подъезд, и вроде всё, как было…

Ждёт такси. Я хочу поднять Свету наверх, к маме Анне. Я хочу, чтоб не было этой дурацкой недели, я хочу…

– Ладно, Ромик. Я уже взрослая. Сама дойду… Всё, спасибо тебе, я тебя люблю, созвонимся, – усталой скороговоркой…

Ночью мне снится, как я лечу с той моей вершины, лечу вниз, лечу зигзагом, пируэтами, – и всё не грохнусь никак.

Поздняя осень. На балконе жердь от клетки, пёрышки да семечки, вмёрзшие в цемент. Всё выметено, стыло – оцепеневшие останки былой жизни. Замираю и я, ловлю в студёном воздухе что-то, дающее мне вдохновение.

Передо мною на столе – глаза. Открытые, большие, мягкие. Такие, как должны быть. Они почти уже готовы, остались только зрачки. Самое трудное место – ведь от них зависит, получит ли портрет свою душу. Я рисую по трём фотографиям, с них можно взять губы, и нос, и овал лица… И разрез глаз – но не сами глаза. Глаза ей дам я. Я подарю ей взгляд – хороший, взрослый, глубокий. Такой лишь изредка случался у неё. Или не было такого у неё никогда?.. Я ищу другие фотографии. Лёгкие улыбки, милые кривляния, строгие прищурчики…

Я рисую по памяти. Память изменяет мне.

Этот взгляд я подарю тебе на Новый год…