Юнна Мориц - Рассказы о чудесном

Мы снова купались, потом хохотали, сходили на ужин, опять хохотали, потом на звёзды пошли смотреть, — он уселся на пляже за деревянный столик и опять показал мне, как сочинять стихи. Это была поэма про улицу, где руки ходят отдельно, а ноги — отдельно, случайно они иногда встречаются и пожимают друг друга. Руки идут с работы и несут авоськи с ногами, всё время они влипают в какие-то умопомрачительные истории, но везде — командир и свинья!..

Когда мама за ним пришла, он заплакал и не хотел уходить. Я сказала ему:

— Не плачь, теперь мы будем видеться часто.

— Никогда, никогда! — сказал он, глотая слёзы. — Я теперь уезжаю на целую жизнь!

Потом я так часто жалела, что не включила тогда диктофон (не было!) и не смогла записать на плёнку невероятно, неописуемо великолепные стихи этого мальчика. Он теперь — я не знаю где… Лет, примерно, ему восемнадцать. Но где бы и чем бы теперь он ни занимался, такой божественный дар не мог исчезнуть бесследно — это исключено.

Я часто хожу, напевая его бессмертные строки: «свинья упала в командира, и провалилась в командира… свинья распалась, как конструктор!»

А был ли мальчик?.. Был. Мальчик был сыном моей красивой литинститутской подруги Иры Емельяновой, которая совсем молоденькой девушкой попала в тюрьму и в лагерь — «за Пастернака», а также был этот мальчик внуком её матери, Ольги Всеволодовны Ивинской, последней любви Пастернака, чью последнюю любовь посадили в тюрьму и в лагерь вместе с молоденькой дочерью.

Господи, пошли мне спокойствие духа, чтобы принять то, что я не могу изменить, и бодрость духа, чтобы изменить то, что могу, и мудрость, чтоб отличать одно от другого, — кажется, так переводится на русский с английского текст, висевший над рукомойником одной из заморских мансард.

Теперь мы — в такой поэме, где «широка страна моя родная» распалась, как конструктор, и провалилась в разных командиров. Давным-давно не была в Крыму, но часто я там путешествую. Вот сейчас, например… я беру географический атлас и ставлю птичку там, где божественный мальчик показывал мне, как сочинять стихи. Ставлю птичку на этом месте — и птичка поёт гавайской гитарой, закатывая глаза и раскачиваясь.

И вот теперь, мой драгоценный Читатель, я снова пользуюсь подходящим случаем обратить Ваше внимание на то, что живая птица стоит намного дешевле, чем из неё же чучело. Так не лучше ли оставаться дешёвкой, но совершенно живой, чем превратиться в шедевр, но совершенно дохлый?..

Казалось бы, дурацкий вопрос, однако же и весьма каверзный.

Летит себе в небе над лесом дешёвка — по восемь денег за килограмм, крыльями хлопает, воздух гребёт, имеет чудесный обмен веществ и нечто звуками выражает. А волею случая, который всегда и есть тот самый закон природы, падает эта дешёвка, угробленная добытчиком. И несёт он её не на кухню, не для своего и семьи пропитания, а несет он её к чучельнику, к мастеру и художнику чучельного искусства, который делает из дешёвки по восемь денег за килограмм замечательное произведение — по сто денег за образ, за выражение истинной живости мёртвой плоти, начисто выпотрошенной и набитой особой начинкой.

От качества этой загробной живости глаз, мордочки и модельной фигуры зависят цена и выход чучела в свет — то ли в престижный музей, то ли в частное философское место, обставленное библиотекой и мебелью потомка потомков династии, где всякий раз, промокая чернила, давили на пресс-папье, увенчанное золотой, серебряной, бронзовой или даже деревянной головкой Данте, или Наполеона, или Шекспира, или просто Сатира, — в кулаке зажимали эту выдающуюся головку вместе с её знаменитой мордочкой и катали таким способом промокашку по тексту.

Один коллекционер, любовью раненный навек, заказал себе трость с набалдашником по фотографии той любви незабвенной, — и потом всегда ходил по делам и жениться, опираясь всем телом и духом на головку и прелестную мордочку своей Беатриче, Джульетты, Офелии — возможны варианты…

Но я не о том. Хотя, конечно, и думать противно, что некоторым за их выдающиеся заслуги посмертно выпало стать украшением полезных вещей, — и берут их за что ни попадя, пристраивают на вешалках почётных собраний, цепляют на гвозди в стене — как рога оленя, или голову его целиком, или отдельно взятые головы тигра, льва, носорога — возможны варианты.