Юнна Мориц - Рассказы о чудесном

А Настоящий Мужик радостно, полной грудью, упоительно дышит — Господа Бога за такую добычу благодарит.

После он шкурку с тебя сдирает, остальное — собакам, псам и сучкам, наивернейшим друзьям его жизни праведной в честных трудах. А если ты под шкуркой съедобен и вкусен для человека, он сам тебя съест. В избе жена его ждет симпатичная, пироги с грибами печёт, в чугуне жаркое томит с брусникой и мятой. Шкурки зверей выделывает тоже она, жена Настоящего Мужика, и надо сказать, работа её — тяжкая и вонючая, ужас в каком растворе эти шкурки, эта пушнина, эти меха доходят до товарного вида…

Вот соболья или там беличья душа твоя отлетела, а шкурку Настоящий мужик продал и на деньги, полученные таким заповедным трудом, накупил водки, муки, сахару, печенья, ножей, патронов, керосину, бензину, трусов, носков, мыла — да мало ли чего Настоящему Мужику и жене его надо?!.

Напились они водки под закуску неслыханной, домашней свежести, под грибочки, квашеную капусточку с клюквой, под жаркое из дичи, да лежат на сосново-кленово-дубовом столе головами, вниз прекрасными лицами, рыдают от счастья, что живы и рядом. Ветви звенят за окнами, снег поёт белизной, солнце золотом кроет крышу мира, в тишине такой слышно Бога.

А тебя-то в теле и нет, нет тебя во плоти — как не было, одна душа где-то плавает, — и слава Творцу, что избавил душу твою, беличью или соболью, от безоружного, непроворного, непредприимчивого твоего обитания под дулом Настоящего Мужика, зверопитающегося, птицепитающегося, рыбопитающегося, чтоб от болезни потом исчезать в долгих муках, кончаться медленно, а не мигом, как ты, — пиф-паф.

Кровь твоя и шкурка дрожащая — наилучшие воспоминания, какие у него в тайниках переливаются светом пьянящей радости: «Эко, вот я, бывало…»

А на том свете узрит Настоящий Мужик тебя лично в размерах огромных, в необъятных гробах — в одном тело твоё без шкуры, в другом — шкура твоя без тела, да оба живыми глазами усеяны. И покамест он в оба лица тебя не узнает, — никуда он не двинется, не пройдёт, лярвами со всех сторон огрызаемый.

Есть от этого способ верный, действенный, однако не всякому знать дано.

Да уж, поистине тяжела натуральная бытность Настоящего Мужика, охотника, избостроителя, шкуроторговца, звероведа. Редким такое под силу, такое стечение невероятных возможностей.

А тебе, драгоценный зверёк в переливчатой шкурке, грех жаловаться — ты ведь даже и водки не пил, и денег сроду не видел, не зажёг ни одной спички, не брился ни разу, не знал никаких документов, не говоря уж о наших буйствах духа и плоти, злобы, зависти, клеветы, военных кампаний — возможны бесконечные варианты.

Вот идёт Настоящий Мужик в малахае медвежье-вол-чьем, а ведь это — целое произведение про то, как медвежий волк его чуть было насмерть не завалил, да сам завалился в математически точном и находчивом поединке. Или опять же оленьего лося на нём бахилы — тоже целое произведение про то, как лось этот олений чуть было его насмерть не завалил, да сам…

А ты бегай, дивный зверёк, струистая зверь, дичь, красоты бесподобной дешёвка, — пока ты живьём и на воле. Дешёвка твоя божественна. Сильно подорожаешь, мордочкой и лапками свисая с гражданки в горжетке или с портрета отдельной твоей головы на стене. Бойся, трепетная дешёвка, так сильно подорожать!.. Все мы смертны. Всё ещё впереди. Даже то, что сзади.

Но душа никогда не бывает в гробу.

Мини стерство раз валин Министерство развалин

Отвага, задор, развязность, понты, наглофильство и нагломания вкупе с бухгалтерией страха. Всё это вместе — кураж.

Главное — впаривать, впаривать, впаривать и чтобы цепляло, цепляло, цепляло! — эта мантра поётся до завтрака, натощак, и перед сном, в темноте, а также в любое время перед спектаклем, концертом. Слово «впаривать» поют животом, а слово «цепляло» — горлоносом, всё тело должно гудеть, как труба, в которой пасётся табун с бубенцами.

После всех королевских почестей и торжеств, поливаемых лестью, золотыми дождями льгот и безразмерных благ, знаменитый астрофизический старичок решил повидаться с друзьями детства, достигшими также кое-какой известности в далёкой глухой провинции глобуса, где он когда-то родился, резвился и произвёл свои первые опыты в храмах неслабой науки.

Старичок оплатил этим провинциалам дорогу, скромную гостиницу и недельное проживание. Они были счастливы! Бешеный успех знаменитого старичка погрузил их в гипноз неописуемого восторга и упоения, где расцветали сады самых невероятных надежд. Их дальнозоркая, истерически преданная любовь к астрофизику, позавчера увенчанному всеми коронами планетарной славы, возникла внезапно и, как всё внезапное, била ключом, фонтаном, каскадами, превращаясь по ходу дела в потоки яростной страсти, не говоря уж о таких мелочах, как брызги платонически нежных слёз.