Юнна Мориц - Рассказы о чудесном

бы кусок мыла. И, естественно, вашего покорного

слуги не было бы…

— Пахнет мылом! — сказал Шекспир. — Как тошнотворно тут пахнет мылом!

Он поправил съехавшую набок харизму и, на ходу попивая виски из внутреннего кармана плаща, завернул в подворотню, где наших мальчиков и девочек, разгромивших армию Г., нынче выкапывают из могил маленькие, гордые европейские народы. В припадке прозрения. Но выкапывают не так осторожно, как ржавые боевые гранаты, мины и бомбы, которые могут взорваться в любое время, — у них как бы нет срока давности. А у мальчиков наших и девочек, разгромивших армию Г., срок давности как бы истёк — на некоторых территориях.

Страна, где в припадке прозрения выкапывают лопатами «нехорошие» воспоминания из могил, с убийственной скоростью превращается в территорию и перестаёт быть страной, а её народы превращаются в население.

Таков мировой закон, воля небесных сил. Даже дикие племена эту азбуку знают. Нехороший закон? Отвратительный? А вы лопатой его, лопатой, и будет вам по заслугам!..

Когда помпезно и триумфально по стране покатилось кино «Покаяние», где в припадке прозрения выкапывают «нехорошего» мертвеца из могилы, а потом в припадке «хорошего» покаяния ищут дорогу к храму, — страна чудовищно быстро превратилась в территорию, а народы её — в население. Все отравились выпивкой ядовитого прошлого. Ядоварка жутких воспоминаний кипела круглые сутки, знаменитые ядовары питались устрицами. Территорию раскопали на множество территорий, а население разбросали лопатой.

— Уходим! — сказал Шекспир. — Не там копают.

С двадцатого места пятого кинояда он выскочил из душной тьмы на воздух, где выплюнул переживательную резинку, а я в неё влипла, но этот Шекспир меня оторвал, и с тех пор я — оторва и бинтую растяжение связок.

Мойте руки перед едой!.. Перед тем, как съесть человека, страну, народ, — мойте руки мылом, из них сваренным. Далеко не все готовы отправиться на мыловарню и стать куском чудесного мыла «в интересах всего прогрессивного человечества». Всего?.. Прогрессивного?.. Человечества?.. Некоторые уходят в Сопротивление, нагло отстреливаются, пакостят, пускают под откос мыловарню, взрывают мылорезку и мылят шею мыловарам. У этих сопротивленцев, почему-то категорически не желающих превратиться в кусок мыла и страну превратить в обмылок, есть даже такое грязное у них ругательство — «мыльная опера», но ещё грязнее ругательство — «замыленный глаз»!

Я уж не говорю о том, кто, к кому и в какое место «лезет без мыла», чтоб отличиться в героическом деле уничтожения сопротивлянтов и вымыть руки мылом, из них сваренным, — перед тем, как съесть эту часть человечества. Даже маленький кусочек мыла, правильно сваренного с ароматами роз, апельсинов, персидской сирени, бергамота, ванили, опиума и дыма, — отличный подарок и лучшее средство от всякой заразы, особенно для успешного людоеда с тонко развитым вкусом и чувством собственного людоедского достоинства.

Я тоже, Дастин, благодарна Господу Богу, Творцу, — за то, что русские, и моя родня в их числе, разгромили Г., победили Г., иначе из моей бы страны сварили бы необъятное мыло, чтоб вымыть руки — перед тем, как её съесть.

— Пахнет мылом! — сказал Шекспир. — Из кого-то, сейчас и здесь, варят огромное мыло, работает мыловарня и мылорезка. Уходим! В Сопротивление.

И пошёл он туда своими ногами, попивая виски из внутреннего кармана плаща и напевая хулиганский фольклор «Влезло мыло в мыльницу».

А навстречу едет кастрюлька-ядоварка, художественно расписанная ромашками со всех сторон. И руль у неё — ромашка, и за рулём ромашка сидит, на ромашках гадает, говорит в мегафон:

— Я — Ромашка! Я — Ромашка! Выдать? Не выдать? Выдать — не выдать, выдать — не выдать…

— Что выдать? Кому? — спрашивает эту кастрюльку Шекспир, окуривая все свои внешности и внутренности капитанским табаком из трубки мастера Киселёва.

— Не что, а кого. Не кому, а всем желающим, на растерзание, — говорит в мегафон ромашка.

— Кто выдаст, — того разгромили, того раздробили, того и разбили, того убедили, что все, наконец, его победили! Кто выдаст, тот обелградится и обагдадится! — сказал Шекспир, утирая платком харизму, вспотевшую от глаголов.

— А вы на кого намекаете? Что за пьеса у вас на уме? Говорит Ромашка! Говорит Ромашка! Рву на себе лепестки, гадаю: выдать? не выдать? Жду ответа!