Юнна Мориц - Рассказы о чудесном

Эти доски, стиральная и с колесиками, были древними музыкальными инструментами, извлекать из которых звук можно только в той самой древности, подробной, не проклятой, не убитой. Там пахло керосином и примусом, самосадом и самогоном, гдезинфекцией в бане, эфиром, йодом и спиртом в госпитале, хозяйственным и дегтярным мылом, сковородками с жаркой на рыбьем жире, пахло кожами, пахло кровью и гноем расцвета военно-полевой хирургии. А чем пахли Геракл, Одиссей, Македонский?.. Чем пахли кентавры с циклопами, аргонавты, троянцы, войска, полководцы, герои гдействительной древности?.. Какими огдеколонами, гдезод орантами?..

Во мраке, где мы пребываем в зареве электричества, истошно вопя о счастье — жить не в те времена, а в эти, — я ритмично раскатываю рокочущие просторы гдеталей, и море едет в крахмальной рубашке пены, где Афродита «тыр-р-р — пыр-р-р» о волнистые ребра чуть выше колен легенды, преданий, никем не преданных даже под пыткой, когда едешь на досточке и от земли отделяет малюсенькое пространство, иначе ездок не смог бы «тыр-р-р — пыр-р-р» чурбашками по штуке в каждой руке отталкиваться, и мчаться, и вдруг запеть ни с того ни с сего.

Теперь, в блеске новых идей, он — посмешище и обрубок, памфлетный фантазм, одна из самых дешёвых тканей для кройки и шитья на фабрике чтива. А зря!.. Опасное гдело, оно отомстится. Как выскочит и как даст сдачи, — только держись!

А на той стиральной доске, если правильно выстирать человека, который от боли в спине пребывает в энергетическом проломе; если выстирать спину на той доске с волнистыми рёбрами, чтоб доска ритмично раскатывала рокочущее «тыр-р-р — пыр-р-р»; если выполоскать ритмично, выкрутить, отжать и развесить ту спину, — все глаза её распахнутся в слезах благодарности!.. А неблагодарной спине и «тыр-р-р — пыр-р-р» не поможет.

… у них тут Ямайка, очень тепло и яблоки рожают котят.

Конец связи

Шарик размером с яблоко был целлулоидный, и его целовал радист на работе в Арктике. Был он автором секретных научных физ-мат сочинений, был он также философом, художником, пианистом и композитором счастливых случайностей, а в его целлулоидном шарике была малюсенькая дырочка, совсем незаметная, не толще укола тонкой иглой.

В эту дырочку глядя, чудесным образом попадаешь мгновенно из Арктики на материк, в глубокое, солнечное пространство летнего дня, где пахнут густые травы, цветы, деревья и сияет жена радиста с тремя детьми дошкольного и младшего школьного возраста, а в воздухе — птички, стрекозы, бабочки, пчёлы, пьяные от кислорода и солнца, и ты со всеми здороваешься, и все тебя знают, и все тебя спрашивают: «Ну как там наш человек?!. В чём он ходит и как выглядит?»

А ты ведь тоже к ним не с пустыми руками, у тебя на ладони — другой целлулоидный шар с малюсенькой дырочкой, глядя в которую они попадают в глубокое пространство радиста, где он в данный миг пьёт кофе из кружки, откуда идёт вкусный пар. Кофе он пьёт в Арктике, одет в телогрейку, за окном — северное сияние и чайка вопящая, лают собаки, и всё это слышно.

В ту осень из-за погодных условий защемило льдами эскадру ледокольных судов в проливе Вилькицкого. И все силы, включая золотые мозги, были брошены на облёт и обзор катастрофической ситуации, чтобы льдами не раздавиться и правильно зимовать. Все самолёты ледовой разведки занимались только этим облётом и обзором, как я поняла из разговоров лётчиков и моряков. А я могла вернуться из Арктики на материк только самолётом ледовой разведки, поскольку в девятнадцать лет у нормальных людей не бывает таких гденег, чтоб купить билет на пассажирский самолёт из Арктики в Москву, где могли тогда запросто выселить меня из общежития, отнять стипендию и «отчислить» из-за неявки на лекции в институт.

Радист всё такое прекрасно понимал, даже то, что меня выселят и отчислят не за это, так за другое, не сейчас, так потом. Но был он композитором, не забывайте, счастливых случайностей в самых катастрофических ситуациях. Услыхав на службе в просторах Арктики, что в четыре часа утра приземлится самолёт с министром Севморпути на борту и через сорок минут улетит в Москву, он прислал за мной допотопный, грохотальный грузовичок (никакого другого транспорта у радиста в ту ночь не было), чтобы рядом с тем самолетом и тем министром я оказалась по счастливой случайности, держа случайно в руках красивую очень бумагу, согласно которой меня должны были взять на борт непременно, поскольку бумага была министром этим подписана в солнечный майский день. И меня взяли на борт!..