Юнна Мориц - Рассказы о чудесном

Но тут как тут — письмецо мне, кем-то в Москве опущенное на Главпочтамте: «19-е января 1988 года. Сейчас в наших краях большое нашествие русских. Кажется, у Вас там действительно всё меняется в сторону Запада.

Теперь фирма, где я работаю, имеет в Москве своего представителя, через месяц я займу его место. По приезде Вам позвоню. Надеюсь, наш дворик ещё жив. Я тогда не хотел мешать Вашему общению с нашей публикой. С наилучшими пожеланиями. Ваш Виктор Панов».

Ну, конечно, Виктор!.. Это же так просто — Виктор! Как могла я такое забыть? Виктор Панов. Я же пишу правильно: тётка его — Зоя Панова. Но нет как нет ни на конверте обратного адреса, ни в письме. И ни одной там письменной буквы, всё оно мелкими точечками выползло из компьютера. Никто не приехал, не позвонил. Потом друзья мои узнавали: нет в том городе со стеклянным залом и субтропическим ливнем никакого Панова Виктора.

Совершенно загадочная история! Если всё это — умственная игра и фокусы магнетизма и электричества, так лучше их запускать в утюги, пылесосы и прочую бытовую технику. Ведь жуткая пошлость — выдавать желаемое за действительное, сочинять в своё удовольствие фальшивые документы да ещё заставлять какой-то компьютер в субтропиках тюкать письма и слать их мне из Москвы.

Но какое всё-таки чудо, что я вспомнила имя! Ведь и в самых пошлых фантазиях — незабвеннее тот, чьё прозвище «урка», чем те, кто его отбросил от имени.

Где, где? У козла на бороде, козёл плывёт в ковчеге, ковчег плывёт в потопе, Ной глядит на небеса, — нет ли там голубки Пикассо с веточкой оливы в клюве. А мимо едут люди на дощечках.

Гдействие первое. Гдекорация гдействительности: гдес-пот, гдемос, гдемагоги, гделегаты, гдепутаты, гдезинфекция, гдезертиры, гдепортация, художественная гдекламация, гдельфины в цирке, гдекольте у гдекадентов, гденди Байрон, гдефицит и гдевальвация, праздничная гдемонстрация, спирт-гденатурат. А мимо едут люди на дощечках.

Далее — гдетали гдетства. Гдевочка живет на гдебаркадере. Гдебаркадер — такая пристань плавучая, понтоны и суда, причал для других.

В гдеталях гдетства есть целебный яд, и он помогает. У них тут, где в данный миг я пишу тебе, на гдереве качаясь, — рецепты этих вот гдеталей гдетства берут аптеки. Получается лекарство из ужаса чудес, чистейший кислород. И этот кислород тебе никто не перекроет. Скоро буду! Конец связи.

В цинковое корыто ставили стиральную доску, которая упиралась прачке в грудную клетку, иногда и в живот. Доска была облицована ребристой, волнистой жестью. В корыто вливали ведро нагретой воды, воду грели в печке, на чугунной плите, на примусе, на керогазе или на солнцепёке. А кому бешено повезло, грели в баке «Титан». Постирушку замачивали на ночь, каждую вещь натерев на ребристой доске хозяйственным мылом, незабвенный запах которого был тошнотворно едок, если мыло сварили правильно и без воровства.

Красавица прачка, склонясь над доской, с прелестным проворством отлавливала в мыльной воде бельё, скользкие рукава и вороты, и терла ритмично о доску с волнистыми ребрами жести, а доска ритмично раскатывала рокочущий звук «тыр-р-р — пыр-р-р». А в это время по улице в чистой крахмальной рубашке муж её мчался на личном транспорте к себе на работу, в сапожную мастерскую, в стеклянную будку.

Мчался он на крепкой доске, под которой вертелись колёсики, сверкающие так ослепительно шариками-подшипниками в стальных ободках. Доска обшита была войлоком, ватином и натуральной кожей, и той же кожей были обшиты брюки — ниже спины, до колен. А спереди брюки были из тёмной шерсти в полосочку, аккуратно зашитые наглухо, где чуть выше колен кончались в трубчатых брючинах ноги, оторванные, отрубленные, проглоченные Великой Отечественной войной.

Доска, на которой он ехал, была размером с крепкую табуретку, и от земли её отделяло малюсенькое пространство, иначе ездок не смог бы двумя чурбашками, что держал он по штуке в каждой руке, отталкиваться от земли, от булыжника и асфальта, и ездить не мог бы на личном транспорте.

Чурбашки были подкованы снизу железом, а сверху имели ручки, обитые кожей. На этом транспорте ездили молодые, сильные люди. Иногда они вдруг ни с того, ни с сего начинали петь, во время езды набирая скорость. И тогда пешеходы на двух ногах улыбались, им подпевая, пропуская вперёд этот личный транспорт, а доска ритмично катилась по ритмичным булыжникам с ритмичными ребрами, и ритмично она по майданам раскатывала рокочущий звук «тыр-р-р — пыр-р-р».