Сергей Жадан - Интернат

— Почему без десяти восемь? — не понимает Паша.

— Ты дурак? Как раз перед первым уроком.

— А кто звонит?

— Ну как кто? — удивляется малой. — Сын. Или дочка. Ей же не сказали, наверное, что папы уже нет, вот она и звонит, как договаривались.

— С кем договаривались?

— С папой. Перед его отъездом.

Паша вспоминает, как каждое утро собирается в школу, бредёт по коридору, сидит на кухне, и ему становится так плохо от этих воспоминаний, словно это ему кто-то звонит, а он даже ответить не может.

— Что у него за сигнал такой? — говорит про телефон сапёра. — Не мог что-нибудь поинтереснее себе поставить?

— Та ладно, — отвечает на это малой. — У тебя тоже не государственный гимн записан. Хотя мог бы и поставить, ты же учитель. Бюджетник.

— Для чего? — не понимает Паша.

— Для патриотического воспитания, — смеётся малой. — Ты вообще слова гимна хоть знаешь?

— Слушай, — снова переводит разговор Паша. — Забрать бы его, — кивает он в сторону тумана. — Что он там лежит?

— Ты дурак? — снова спрашивает малой. — По минам пойдёшь? Придёт весна, сойдёт снег — приберут.

— Да нет здесь никакого снега, — говорит на это Паша.

— Нет, — соглашается малой.

Сигнал тем временем затихает. Снова слышно только взрывы. Стоять на ветру холодно, такое впечатление, что туман затекает в рукава и карманы.

— Давай назад, — коротко говорит малой, разворачивается и идёт по направлению к саду.

— Павел Иванович, вы обещали помочь с водой, — говорит Нина.

Стоит в коридоре, будто специально их ждёт. Поясница обвязана шерстяным платком. Похожа на вахтёршу общежития. Причём мужского. Умрёт, но не пропустит никого чужого. Малой, опустив голову, проскальзывает к подвалу, в нору. А Паша остаётся, стоит, прячет глаза.

— Где вы были? — спрашивает Нина. Пытается говорить строго, однако голос уставший, как у жены, что всю ночь ждала мужа, но вот дождалась, и надо бы поругаться, только очень хочется спать.

— Нигде, — отвечает Паша. — Что с водой?

— Идите на кухню, — Нина всё же решает не ругаться, — там Валера. Валерий Петрович. Физрук, — путается она окончательно. — Позавтракаете заодно, — добавляет.

Валера-физрук сидит в столовой возле растопленной буржуйки, пьёт чай, читает старые газеты. Паша заходит, коротко здоровается. Столовая большая, полутёмная, холодная. Туман стоит за оконным стеклом, заглядывает в окно, как дети в аквариум со змеями. В углу аккуратно сложены запасы продуктов: крупы, макароны, консервы. На плите нагревается чёрный обгоревший чайник, похожий на сожжённый рейхстаг. Валера кивком головы показывает: садись, мол, чего стоишь. Сам сидит в чёрном, аккуратном, хотя и поношенном пальто. На столе перед ним лежит ушанка, как будто ею Валера собирается закусывать. Волосы на голове прилизанные и давно не мытые. Взгляд твёрдый, хотя и какой-то притушенный, сломанный. Видно, что человек он уверенный, принципиальный, просто сейчас обстоятельства складываются не лучшим образом, так что и оснований для принципиальности становится всё меньше. Хотя если вымыть голову, то и твёрдость, глядишь, вернулась бы. И ещё усы — подстриженные, жёлтые, прокуренные.

Паша садится, берёт кружку с недопитым кофе, думает, куда бы вылить, в конце концов, махнув рукой, сыплет в кружку чёрный чай, заливает кипятком.

— Нина просила воды принести, — говорит Паша.

— Угу, — скептически отвечает Валера. Как будто хочет сказать: ну и что, что просила, без неё знаю.

Паше это не нравится. Нина тоже особенно тёплых чувств у него не вызывает, но этот физрук в пальто вызывает разве что отвращение. Паша смотрит ему в глаза. Валера не выдерживает, отводит взгляд, сидит, пьёт с независимым видом. Паша тоже глотает своё пойло, обжигает нёбо, решительно отставляет кружку.

— Давай, — говорит поднимаясь.

— Сейчас, — Валера старается говорить спокойно, — чай допью.

— Давай-давай, — не слушает его Паша.

Буду ещё этого мудака ждать, думает он и идёт в спортзал.

Валера недовольно подхватывает ушанку, поднимается следом. Идёт, выдерживая дистанцию, демонстрирует, так сказать, независимую позицию. Пашу он почему-то бесит. Возможно, демонстративным превосходством. Возможно, беспомощностью.

В спортзале они берут пустые бутылки из-под минеральной воды. Паша вешает на плечо одну связку: четыре шестилитровые посудины спереди, четыре — за спиной. Валера тоже забрасывает за плечо бутылки, первым выходит на улицу.

Минуя корпус, выходят в парк. Туман мгновенно охватывает чёрное пальто, синий пластик. Паша идёт следом — на звук пустых бутылок, гулко бьющихся друг о друга. Как пастух, не столько озабоченный выпасом скотины, сколько тем, чтоб самому держаться подле неё, боясь затеряться в густом спрессованном воздухе. Наконец, выходят к воротам. Физрук достаёт из кармана пальто ключ, отпирает замок, разматывает цепь. Ворота остаются открытыми, идут дальше. Асфальт разбитый, кое-где развороченный минами. Трава на обочине выгорела, поодаль лежит обгоревшая арматура. Неожиданно из тумана выныривает автобусная остановка. Точнее, то, что от неё осталось. Чёрная, обгоревшая стена, куча битого кирпича. На стене — нарисованный краской государственный флаг, тоже обгоревший. Из-под кирпича выглядывает надпись, белым на синем фоне: «Интернат». Валера останавливается. Ставит бутылки, достаёт сигареты.