Сергей Жадан - Интернат

Где она оставила свою одежду? Где её дом? Когда она туда попадёт? У половины из них нет дома: разбрелись по окрестным городам, уехали отсюда в бесконечных вагонах, растерялись по миру. Сколько времени теперь нужно, чтоб они вернулись? А когда вернутся — узнают ли свои дома? Ведь раньше всё это выглядело иначе. Теперь здесь трудно что-либо узнать: жилища без голосов, улицы без света, площади без птиц. На холмах стоит серое тяжёлое здание. Окна забиты фанерой. На фанере какие-то знаки и предупреждения — о том, что уже совершено, о том, что будет совершено. И что будет всем, кто тут живёт, за то, что случилось и случится. И что будет тем, кто никогда здесь не был. Небо над зданием низкое и туманное, кажется, что туман вытягивается прямо из окон, вздымается вверх, закручивается в узлы и петли, тащится ветром на юг, к морю. Вокруг здания стоят чёрные яблони, давно уже не родящие плодов, но стоящие там, где поставили. Жёлтая мокрая трава, тёмная липкая глина, влажный воздух отдаёт палёной резиной. Из-за деревьев к зданию выходят бездомные псы, трое — худые и настороженные. С такими отчаянными и безнадёжными глазами, будто последние дни питались трупами. И знают, что хуже уже быть не может, хуже уже не будет, и вообще — никак уже не будет. Осталось лишь прятаться в этой траве, греться между камней в надежде, что всё закончится быстро и безболезненно. Бредут по траве, выбредают на ломаный асфальт перед зданием, принюхиваются к голосам внутри, принюхиваются к запаху беспомощности. Подходят ещё ближе, тычут свои собачьи морды в дырки в фанере. Вдруг замечают внутри ещё один запах, новый, необычный. Запах чужого. Замечают, что запах этот совсем иной, что в нём, кроме усталости и равнодушия, проступает что-то угрожающее, что их по-настоящему пугает. Возможно, запах силы. Возможно, запах любви. И от этого запаха им чем дальше, тем неспокойнее. Аж начинают подвывать, тяжело втягивают мокрый воздух, выдыхают тёплый пар из своих пастей. Не выдерживают, разворачиваются, бегут назад — в траву, между камней.

Где-то под утро город начинает по-настоящему гореть.

Они даже не ссорились. Когда ей что-то не нравилось, она просто замолкала. А когда его что-то не устраивало, он просто выходил из дома. Потом возвращался. Сидели на кухне, как будто ничего и не было. Паша подчёркнуто медленно проверял домашние задания. Марина без конца писала короткие сообщения, будто проходила какой-то бесконечный тест. Ложились спать по очереди. Сначала она, потом — выдержав паузу, чтоб она могла заснуть, — он. Ложился осторожно, чтоб не разбудить её. Она, понятно, не спала. Он, ясное дело, об этом знал.

Два года назад, после долгих-долгих месяцев знакомства и разговоров, после пауз в общении и наплывов взаимной нежности, Паша предложил ей пожениться. Марина обиделась. Но осталась жить у него. Так они и жили дальше — с этой скрытой и непонятной обидой. Выходить за него замуж Марина не хотела, а выгонять её Паша как- то не решался: сам же пригласил, что ж теперь выгонять. Вот и спали в одной кровати. Хуже всего, что Паша больше ничего не мог от неё скрыть, она смотрела на него вблизи, она всё очень хорошо видела. Видела утром его тело, его лицо, кожу, которая теряла упругость, тускнела, выгорала, как газетная бумага на солнце. Видела, как он относится к отцу, как не может с ним договориться о простейших вещах. Видела, как он боится сестры. Видела, как он прячется от племянника. Как тихо ненавидит свою директрису, как игнорирует своих учеников. Видела, что он просто не знает, как быть с ней, как с ней говорить, как с ней спать. Жил так, будто совершал тяжкое преступление на глазах потенциального свидетеля, который будет потом свидетельствовать безжалостно и хладнокровно, не забыв ни одной детали, не пропустив ни одного эпизода. Я сам себя загнал в ловушку, думал иногда Паша в отчаянии, и её вот зачем-то с собой прихватил. Прошлой зимой стало вообще плохо. Что-то изменилось в воздухе, он словно наэлектризовался, все как с ума посходили: говорили только про политику, смотрели новости, обсуждали их. Паша не смотрел, но тоже говорил. Только неубедительно. От этого Марина бесилась и злилась. Что-то сломалось в самой речи, треснуло, как льдина на водохранилище в марте, и вот-вот должно было распасться на бессчётное множество тяжёлых колючих осколков. Паша даже не пытался что-либо исправить: как можно исправить льдину, разламывающуюся и тающую в холодной воде? Жаль, конечно, думал он, но что же поделаешь. Он продолжал ложиться спать с ней рядом. Просто выдерживал всё большую паузу, давая ей возможность заснуть. И спал в спортивной одежде, чтобы не чувствовать её тепла.