Сергей Жадан - Интернат

— И пойдём, — говорит на это Паша. — И пойдём.

Заходит в бокс. Тёмный сухой подвал, вдоль стен тянутся трубы. Бетонный пол, бетонный потолок. Даже после ядерной атаки можно жить. Только недолго и безрадостно. В углу малой соорудил себе гнездо: на пол бросил маты, потом ватное одеяло, на него — спальник. Несколько подушек, кастрюли, тарелки, бутылки, недогрызенная лапша-мивина. Книжки. Паша подходит, рассматривает. Майн Рид, Конан Дойль. Все с библиотечными штампами. На Майн Риде — пачка сигарет, с фильтром. Паша удивлённо смотрит на сигареты, малой перехватывает его взгляд, дёргается даже, чтоб убрать пачку, но сдерживается, с независимым видом меряет Пашу взглядом с ног до головы.

— Поправился, — комментирует.

— Это куртка такая, — оправдывается Паша.

— Плохая куртка, — соглашается малой.

— Читаешь? — переводит разговор Паша.

— На раскурку взял, — издевается малой.

— Ясно, — не поддерживает темы Паша. — Я в детстве тоже читал эти книги. Сестре своей вслух читал. Ну маме твоей, — объясняет на всякий случай.

— Как она там? — малой перестаёт задираться и спрашивает на этот раз серьёзно.

— Да нормально, — неохотно отвечает Паша. — Работает.

— Ты как сюда доехал? — интересуется малой.

— На такси, — отвечает Паша. — Потом пешком.

— А назад? Тоже на такси собираешься?

— Посмотрим, — отвечает Паша.

— Ладно, — соглашается малой. — Посмотрим. Ложись спать.

— А ты?

— А я посижу, — смеётся малой. — Покурю.

Заходит Нина, приносит спальник. За ней идёт девочка лет двенадцати, чёрные смоляные волосы падают прямо на глаза, взгляд пытливый, хотя и недоверчивый. Несёт подушку и одеяло.

— Спите здесь, — говорит Нина. — Так всем будет спокойней. Поможете завтра воды принести.

— Хорошо, — соглашается Паша.

— Спокойной ночи, — Нина выходит, не глядя ни на него, ни на Сашу. Так, словно они её чем-то обидели. Девочка же смотрит с интересом на обоих. Но и она вынуждена уйти.

Паша сбрасывает рюкзак, снимает ботинки, куртку. Ботинки тяжёлые, как мертвецы. И пахнут тоже — как мертвецы. Паша достаёт из рюкзака бутерброды.

— Будешь? — спрашивает малого.

— Сам готовил?

— Здесь всё свежее, — обиженно говорит Паша.

— Да нет, спасибо, — примирительно говорит малой. — Нас кормят. Спи давай.

— А в туалет вы куда ходите? — уже залезая в спальник, спрашивает Паша.

— А вон, бутылки, — показывает малой на батарею пустых бутылок. — Выбирай самую большую. Только пустую бери.

— А они что, — удивляется Паша. — Не все пустые?

— Спи давай, — отвечает ему на это малой.

Злится на меня, думает Паша, обижается. Обижается, что раньше не забрали, что не так часто звоним, что не приезжаем. Главное — обижается, что он тут. Паша не хотел, чтоб сестра его отдавала. Для чего? — говорил. Пусть живёт у нас, буду за ним в школе присматривать. Но сестра уже два года не разговаривает с отцом. Ссоры начались ещё с тех пор, когда она жила со своим Арамом, отдельно от Паши и отца. Потом, когда Арам свалил и они с Сашей остались вдвоём в своей однокомнатной в панельке, у них с отцом началась позиционная война. Малой к тому же учился плохо, вёл себя ещё хуже, всё это легко могло закончиться криминалом: папа в бегах, мама-проводница, он её почти не видит, мир, полный соблазнов и вызовов, как тут сдержаться? Он особенно и не сдерживался. К Пашиным советам не прислушивался, деда просто игнорировал. Всё как у людей, одним словом. Ну и болезнь. Паша вспоминает об этом и тут же жалеет, что вспомнил. Лучше не вспоминать. Но уж как есть. А как есть? Так, словно над малым давно стоит знак смерти. И сама смерть — лишь вопрос времени. Сестра просто сдала его сюда, не предупредив ни Пашу, ни отца. Отец после этого вообще перестал с ней разговаривать. Паше от него тоже доставалось, хотя Паша как раз ни при чём: тоже был против интерната, ссорился с сестрой, ходил к начальству, проводил беседы с малым. Но где-то не додавил, сдался, отступил. Малой это видел. Наверное, поэтому и держал на Пашу зло: мол, слабак, не сумел, не хватило терпения бороться со всем миром. Ну бывает. Завтра заберу его домой, отмою, откормлю. А назад не отдам. Майн Рида читать и дома можно. И в бутылки мочиться — тоже.

Хотя есть ещё одно, Паша это хорошо помнит. В прошлом году, весной, когда всё это начиналось, когда никто ещё ничего не понимал, они с малым как-то слишком жёстко поссорились. Малой всё допытывался у Паши, за кого он, что будет делать, в кого стрелять. Паша, как всегда, отвечал неохотно, говорил, что его это не касается, что его никто не устраивает и он ни за кого. На это малой довольно неожиданно выдал что-то типа того, что знать его не хочет, и что ему стыдно, и что его родной дядя — просто редкостный мудак. Паша сначала не понимал, в чём дело. Потом узнал, что, оказывается, у малого в классе у одного из ребят в первые же недели запытали отца. А Паша об этом не знал. А знать об этом стоило бы. Потом пробовал объяснить, что он на самом деле имел в виду, но малой, похоже, своего представления о нём менять не собирался, а Паша как-то не нашёл педагогических методов, чтобы в чём-то его переубедить. На том и разошлись. Продолжали общаться, но было заметно, что малой отстранился, отошёл, не доверял. Паша, конечно, переживал, но что он мог сделать? Что я действительно мог сделать, думал он, засыпая. Что я мог сделать? Что?